— Хорошо.

— И мы возьмем с собой кубок. Он принадлежит святой Евгелине и ее аббатству.

Николас даже не подумал возражать. Генрих и так сойдет с ума, когда услышит всю эту историю. Едва ли кубок сможет умиротворить его. А когда он узнает, какая судьба постигла аббата, это, возможно, хоть немного добавит ему страха перед Господом и его судом. Королю Генриху, скорее всего, достанет ума, чтобы усомниться в чистоте своего сердца и помыслов, и, если у него есть хоть немного здравого смысла, он предпочтет не накликать на себя божий суд, продолжая отстаивать свои права на священную реликвию.

— Поезжай, Бого, — сказал Николас.

— И я хочу остаться там, милорд.

Николас оторвал взгляд от Джулианы и посмотрел на своего старого друга и слугу.

— Что ты сказал?

— Я хочу присоединиться к святым братьям. Я уже старый человек, милорд, и большой грешник, но брат Бэрт говорит, что надежда на прощение есть у всех.

— Только не у меня.

— Не говорите так, милорд. Но вам вряд ли подходит монастырь. Так же, как и вам, миледи, если вы простите мне мою смелость.

Николас почувствовал, что она смотрит на него спокойным, вопросительным взглядом.

— Никакого монастыря для моей леди, — сказал он. — Она останется со мной.

Бого кивнул с одобрением:

— Тогда все будет хорошо.

Хотя Николас в этом и сомневался, он не стал говорить об этом вслух.

— Тебе не нужна помощь, чтобы перенести аббата? Бого оглянулся на труп, затем покачал головой:

— Я без труда справлялся и с более тяжелой работой.

— Береги себя, мой старый друг, — сказал Николас.

— Берегите свою леди, милорд. Николас чуть заметно улыбнулся маленькой хитрости старого друга.

— Изо всех моих сил, Бого. Обещаю тебе.

25

Аббат в смерти оказался просто сухим маленьким старичком. Бого без труда взвалил его на плечо, как куль с мукой. Они представляли собой странную процессию, когда направлялись к тропинке. Впереди — брат Бэрт со священной реликвией в руках, следом — Бого со своей необычной ношей на плече.

— Вы можете поехать с ними, — запоздало предложил Николас, — они смогут защитить вас. Я отныне изгой.

Джулиана покачала головой.

— Вы слышали, что сказал Бого? Я не создана для монастыря, — сказала она.

— В этом нет сомнений. Вы были бы довольно… строптивой монахиней. Но я должен отпустить вас, миледи.

— У меня все еще есть ваш кинжал, милорд.

Он чуть отступил, не из-за упоминания о кинжале, конечно.

— Это пустой титул. Ни земель, ни дома…

— Мне это нравится. Может быть, нас никто никогда не найдет.

Он оглядел продуваемую ветром скалистую вершину.

— Вы заслуживаете лучшего, чем бедный шут.

— Безусловно. Но похоже, что я не хочу лучшего. Мы станем бродягами и будем путешествовать от места к месту. Ты будешь читать свои стишки, а я могу танцевать…

— Ну нет, мои рифмы могут довести людей до рукоприкладства. А танцевать ты будешь только для меня.

— Тогда что же мы станем делать?

Он смотрел на нее долго-долго. А потом коснулся ее, в первый раз с тех пор, как оставил ее одну в постели. Он коснулся ее лица, погладил стриженую голову, его длинные пальцы пробежали по ее щеке. И не говоря ни слова, он крепко поцеловал ее.

Это было безумием — заниматься с ней любовью здесь, среди этих развалин, но ведь он и был бедным, безумно влюбленным шутом.

Она тоже, видимо, сошла с ума.