— А что там такого страшного было, у этих… язычников? — не выдержал Марк.

Пацан сразу перестал улыбаться и сгребать влажные листья. Повернулся к Марку и, преданно глядя тому в лицо, прошептал:

— Там… колдовство.

— Что-что?! — невольно усмехнулся Марк.

— Черное. Нехорошее. Я думал сначала — интересно, даже здорово — там… то да се… А потом узнал, что меня к Медведю готовятся послать…

— Медведю? — не понял Марк. — Кто это? К какому медведю?

Парень понизил голос. Проникшись к Марку неосознанной симпатией — как, впрочем, многие до него, Витек не мог не ответить. У него возникло к этому обаятельному юноше что-то вроде импринтинга — тогда, в ночь своего спасения. И он тихо произнес:

— Медведь… Вообще-то его зовут Бер. Черный волхв. Но это еще ничего… я случайно подслушал там… когда мы ехали к лютичам. Один из наших спросил, зачем, мол, этого сопляка везти? А провожатый ему и говорит — Медведю, мол, срочно нужны свои люди, потому как скоро он уже найдет идол Велеса и воинство собирает. Скоро битва страшная будет, так вот, чтобы было кому… за родную веру постоять.

— И что? — не понял Марк. — Какой еще идол?

— Идол, который открывает ход в навь.

— Навь?

— В темный мир… и каждый сможет, типа, свою сущность обрести и переродиться, в кого должен… Я не понял всего, но ясно, что тогда все перевернется в мире. Начнется власть Велеса, а он жестоко отомстит христианам за то, что идолов древних свергли.

Дальше Витек ударился уже в такой мистический бред, что Марк испугался, как бы тот снова не запаниковал. И, перекрестившись, быстренько закончил разговор, оставив нового послушника одного.

Глава 3

ГОСТЬ

— Дорогие телезрители, несмотря на то, что наступающий год високосный, главное — думать о хорошем и не бояться будущего…

Юлия, протянув руку к пульту, сделала чуть громче звук телевизора.

К утру тридцать первого декабря атмосфера праздника полностью захватила пасмурную Москву. Так происходило каждый год, несмотря на кризисы, цены и ухудшающуюся экологию.

Праздник захватил всех, у нас любят пир во время чумы — и проник даже к Юлии. Просочился за грязные стены панельной девятиэтажки. Поднялся по темным, вонючим лестницам, взвился по трубам мусоропроводов и повис в воздухе, под потолком и в углах предчувствием чуда, особенного, новогоднего, которое тем, видимо, и ценно, что никогда не происходит.

— …пусть в эту предстоящую ночь сбудутся все ваши самые заветные желания, и с каждым произойдет маленькое чудо…

Ей всегда нравилось работать тридцать первого декабря. Это была уже вроде как даже не работа, а начало праздника. Клиентки, приходящие в салон с маленькими милыми подарочками, возбужденные и радостные, заранее всем довольны. И ты сама радуешься, купаясь в атмосфере предчувствия той ночи, когда все ненадолго превращаются в детей.

— С наступающим вас… желаем в новом году обновления и… пусть все проблемы и неурядицы останутся в прошлом…

Юлия допивала кофе, сидя у зеркала, спрятав босые ноги в короткие валенки, и тихо страдала, вернее даже не страдала, а бесилась, глядя на себя в зеркало. Бесило все — бледность, не та благородно-матовая, как у некоторых счастливиц, а другая: перманентная московская бледность, случающаяся не от аристократизма, а от вечного холода, недосыпа и грустных мыслей. От сентябрьского загара не осталось и следа. Он исчез, как сон, вместе с событиями, оставившими в душе болезненный рубец. Но еще больше бесили белые, высветленные концы волос и темные отросшие корни, и сами волосы, болтающиеся у лица тусклыми прядями.