В просторном помещении с низким потолком горели свечи. Беленая печь, настоящая, русская, с лежанкой и неровными, бугристыми стенками прогревала всю комнату сильнее, чем это было нужно. На грубом деревянном столе, блестящем промасленными от времени досками, темнели бутыли с самодельным вином. Мясо остывало, наваленное горкой в глубокой миске. В дальнем углу по диагонали от печи стоял еще один низкий стол или короткая широкая скамья. На ней — кадка с водой, бубен и большой нож, или, скорее, кинжал, с резной деревянной ручкой и странно изогнутым лезвием, неподалеку — истертые до матового блеска желто-бежевые кости какого-то животного. Худой сутулый мужчина со светло рыжими волосами, одетый в длинное полотняное платье с поясом, склонился над гладкой и темной поверхностью воды. В кадку капнула кровь с порезанной руки. И разошлась бледными розоватыми кругами, показав, что вода вовсе не черная, а светлая, прозрачная…

…Стану я не помолясь, пойду не благословясь ни дверьми, ни воротами, а дымным окном да подвальным бревном…

Велемир ударил в бубен. Комната с низким потолком наполнилась рокочущими, ритмичными звуками, повторяющими удары человеческого сердца. Тело жреца сначала тихо, потом все яростнее заходило в мистическом трансе.

Вода в кадке быстро вновь стала гладкой. Она отражала лишь темный потолок да отсветы огня от зажженных в комнате свечей, но то, что она отразила только что, всего лишь на долю мгновения — было чем-то другим. И это другое навсегда, как все, что он когда-либо видел по ту сторону яви, осталось в памяти жреца. Долины, заснеженные, словно укрытые мягчайшим пуховым ковром… Горы, сверкающие вершинами в лучах острого зимнего солнца… Низкий подлесок, серые камни, ущелье, высохшее русло реки… Тонкий подвесной мост над пропастью… И почему-то вдруг — непроглядная чернота пещеры…

Зажав правой рукой тонкую рану на левой ладони, Велемир тяжело опустился, почти упал на лавку рядом со столиком.

— Я знаю, где он… Почти… Храм Солнца в… в Русколани… так и думал… в сердце язычества… но почему пещера… не понимаю…

С дальней полати поднялась фигура в меховой лохматой дохе без рукавов. Круглая, коротко стриженная голова казалась маленькой по сравнению с мощными плечами и пологой, как у профессионального борца, короткой шеей. Огоньки свечей вытянулись и задрожали, закоптили черными тонкими струйками от движения воздуха. А на стене напротив выросла огромная, похожая на медвежью, тень.

— Я знал, что Мара поможет.

Это был не голос, а почти рык. На таких низких нотах перекатывался глубокий приглушенный тембр.

Фигура приблизилась к жрецу, остановилась рядом, протягивая в мощной руке деревянную уточку-чашу, доверху наполненную сладким вином.

— Выпей, Велемир, — сказал Бер. — Выпей. Зря ты, что ли, на сухом корме почти месяц, как птичка сидел…

— Перед обрядами чистоту нужно блюсти… и пост… — тихо, почти без выражения проговорил жрец.

— Вот-вот, я и говорю… Теперь то, чай, можно? — в басе Медведя слышалось рвущееся наружу торжество. — По такому случаю?!

— Медведь, я не все еще сказал…

Медведь опустился рядом на лавку. Сунул в ослабшие пальцы Велемира чашу с терпко пахнущей коричневатой жидкостью.

— Ну, говори, — приказал он. — И пей. Ты мне нужен здоровый. Живой.

— Меня хранят боги. Но тебя…

— Что?

Жрец помолчал, совсем немного. Ясно было, что все равно придется сказать Беру то, что должно.

— Нельзя тебе брать идола, Медведь.

Страшный, не только звуком, но и неожиданностью, звериный рык заставил сильнее задрожать огоньки свечей, заметаться тени на стене.