Лично я, честно признаюсь, совсем не помню, как вытащил из-под огня раненого земляка. Но Горенец до сих пор может рассказать со всеми подробностями этот эпизод нашей с ним биографии. И то, как отогнул «усики» гранаты, собираясь подорваться, только не попасть в лапы чеченцев. И то, как чуть не пристрелил меня, ползущего в его сторону, и лишь чистый русский мат, которым я осыпал вполголоса «духов», артиллеристов, командование и собственную забубенную судьбу, остановил Олега.

Когда он рассказал мне, как я перевязывал его в глубокой воронке, по грудь в воде, и из-под этой бурой жижи булькали кровяные пузыри, выбрасываемые повреждённым сосудом, волосы у меня на голове встали дыбом. По всем законам медицины, солдат должен был умереть, если не от потери крови, то от её заражения. Но Олег выжил, вопреки всякой логике. На войне так иногда бывает.

Потом наши дороги разошлись. Горенец попал в госпиталь в Подмосковье, откуда вернулся в часть лишь затем, чтобы получить документы на увольнение. Срок его службы истёк. Я же в это время, в свою очередь, загорал в Ростове, неуклюже прыгая на костылях и радуясь, что руки военных хирургов и Бог сотворили чудо, не дав мне стать инвалидом.

Встретились мы уже в родном городе, и то совершенно случайно. Я шёл по территории своей больницы, направляясь куда-то по делам. И был очень недоволен, когда в меня с криком вцепился спокойно до этого стоявший под деревом парень, здорово похожий на «братка». Не особо разбираясь, я попытался с ходу нейтрализовать явно принявшего меня за кого-то другого нарушителя спокойствия. Не тут-то было.

«Нарушитель» вцепился в мёртвой хваткой, изрядно помяв при этом халат, и заорал на всю больницу о том, как рад меня видеть. Прохожие начали заинтересованно оглядываться, и пришлось остановиться.

Потом я долго приглядывался, прежде чем узнал Олега. Гражданская жизнь пошла ему на пользу. Он ещё больше раздался в плечах, заматерел, и даже ростом стал как-то выше. Лишь светлые веснушки да голубые глаза остались прежними.

Восторг Горенца показался мне сначала несколько обременительным. Нет, я был рад, конечно, увидеть сослуживца, с которым, к тому же, вместе воевал. Но когда он дождался меня после работы и повёз в дорогущий кабак, отмечать встречу, я возмутился.

Однако настырный Горенец только хохотал и всё норовил бросить руль и потыкать меня кулаком в живот, проверяя, точно ли я сижу рядом с ним или ему привиделось.

Меня, конечно, здорово коробило это ничем тогда ещё не объяснимое панибратство, но я опасался аварии, и потому отложил выяснение отношений на потом.

В ресторане Олег, не особо огорчаясь моим отказом выпить с ним, махнул рюмку-другую и рассказал мне всю эту историю с его ранением. Сначала я не очень в неё поверил, опасаясь, что он меня с кем-то путает. Но переубедить его оказалось невозможно, Олег горячился и стоял на своём.

В конце концов я смирился, ведь и в самом деле не раз и не два приходилось во время боёв тащить на себе в укрытие чьё-то отяжелевшее тело. К тому же в нашей части был только один врач. Потом мы долго сидели, вспоминая батальон, Батю и ещё каких-то полузабытых мной солдат и офицеров.

Олег на гражданке, помыкавшись по разным работам и помаявшись без денег пару месяцев, занялся тем, что принято нынче называть «браткованием», уклончиво обозначая легализованный бандитизм. Ему, с его данными и подходом к жизни, бригада, подошла как нельзя лучше. Или он подошёл бригаде, это уж с какой стороны посмотреть.

Так или иначе, жизнью своей он был доволен, и хотя о нынешних занятиях особо не распространялся, было понятно, что пользуется авторитетом среди сотоварищей.