Я попросил ее сесть, налил ей апельсинового сока и угостил печеньем. Прежде чем перейти к делу, мы поговорили обо всем на свете — как у нее дела в школе, о подружках и гандболе, о ее мечтах и планах. Потом она сообщила, что речь идет о Стелле.

Я выждал два дня, но потом все же вынужден был заговорить об этом с Ульрикой.

— Наркотики?

Моя жена уставилась на меня недобрым взглядом. Казалось, она ждет, что я возьму назад свои слова — скажу, что это была шутка.

— Так утверждает Амина.

— С какой стати Амине рассказывать тебе нечто подобное?

Она не хотела во все это верить.

— Думаю, она боится, — ответил я.

В последующие дни Ульрика поставила всех на голову. Она связалась с директором школы и школьной медсестрой, которая организовала анализ крови на содержание наркотиков.

— Вы не сможете меня заставить, черт подери! — кричала Стелла, пытаясь вырваться из наших рук у поликлиники.

— Очень даже можем, — отвечала Ульрика. — Ты несовершеннолетняя.

Народ с любопытством косился на нас, когда Стелла продолжала громко возмущаться и в холле. Я изо всех сил пытался успокоить ее, но потом ситуация стала настолько невыносимой, что мне пришлось втащить Стеллу в лабораторию и пояснить, что мы не можем больше ждать. Ульрика крепко держала Стеллу за руку, когда медсестра вводила ей в вену иглу.

Несколько дней спустя мы получили ответ по телефону. В крови у Стеллы обнаружили следы марихуаны.

— Почему? — раз за разом повторяла Ульрика. — Почему?

Мы со Стеллой сидели за кухонным столом, а она кругами ходила вокруг нас. Я чувствовал себя адвокатом.

— Потому что в жизни ничего не происходит, — ответила Стелла.

Вскоре это стало у нее стандартным ответом.

Ульрика, вся дрожа, смотрела на нее, стиснув кулак у бедра.

— Наркотики, Стелла! Это наркотики!

— Всего лишь травка. Я просто хотела попробовать.

— Попробовать?

— От этого поднимается настроение. Как у тебя от твоего вина.

Ульрика шарахнула кулаком по столу с такой силой, что стаканы подпрыгнули. Стелла вскочила и выпалила поток боснийских ругательств, которым научилась дома у Дино.

Когда в тот вечер я пришел в спальню, Ульрика лежала, отвернувшись лицом к стене.

— Дорогая… — проговорил я, осторожно погладив ее по спине.

Она лишь всхлипнула.

— Все уладится, — сказал я. — Мы вместе. Вдвоем мы все одолеем.

Она перекатилась на спину, уставилась в потолок:

— Это моя вина. Я слишком много работаю.

— Ничьей вины тут нет.

— Мы должны обратиться за помощью. Завтра же позвоню в отделение детской психиатрии.

— Что о нас подумают? — спросил я.

Однажды вечером на той же неделе, возвращаясь домой, я заметил Амину. Издалека узнав розовую куртку с белой оторочкой на капюшоне, я отпустил руль, чтобы помахать ей, но Амина не ответила на мое приветствие. Замедлив шаги, она в конце концов остановилась у большого электрического щита, и я понял: тут что-то не так.

Пока я приближался к ней, ее лицо становилось все более мрачным. До последнего я надеялся, что ошибся. Амина поднесла руку к щеке в тщетных попытках скрыть свою реакцию; я затормозил и наклонился вперед через раму велосипеда.

— Амина, дорогая, что случилось?

Она отвернулась.

— Ничего, — проговорила она, удаляясь от меня. — Я думала, пасторы обязаны хранить тайну.

Через две недели мы пришли на прием в отделение детской и подростковой психиатрии.