В понедельник мы получили результаты очередного анализа. Ответ был отрицательный.

Мне почудился свет в конце тоннеля.

23

Следующей ночью мы с Ульрикой опять сидели в разных концах дивана. Мы боролись со временем и с той раной, которая открылась в сердце нашей маленькой семьи. Воздух казался удушливым от всего того, что мы не говорили друг другу.

Мысли о Мю Сенневаль возвращались снова и снова, как непрошеные гости. Ее слова поселили в моей душе страх. Она была совершенно уверена, что в пятницу вечером видела Стеллу, потому что Стелла приходила домой к Кристоферу Ольсену не в первый раз.

Около двух Ульрика пошла за очередной бутылкой вина. На обратном пути она споткнулась и оперлась о стену.

— Может быть, нам не стоит больше пить? — сказал я.

— Нам?

Я пожал плечами.

Не раз говорил я в своих проповедях, что иной раз нужны трагедии и катастрофы, чтобы люди сплотились и объединились, чтобы мы могли остановиться и всерьез посвятить себя друг другу. В горе мы вновь открываем для себя друг друга и осознаем, что такое быть человеком среди людей. В беде мы как никогда нуждаемся друг в друге.

— Адам, дорогой мой, не говори, что мне делать и чего не делать, — сказала Ульрика. — Мою дочь подозревают в убийстве.

Она снова покачнулась, потом уселась в своем углу дивана. Я сделал глубокий вдох. Мы одна семья, мы должны держаться друг за друга. Нет места лжи и тайнам.

— Знаешь, мне кажется, Стелла была знакома с тем мужчиной.

— С Кристофером Ольсеном?

Я кивнул, а она отпила еще глоток вина.

— Что заставляет тебя так думать?

— Интуиция подсказывает.

Ульрика посмотрела на меня округлившимися глазами.

Рассказать ей все? Признаться, что я разговаривал с Мю Сенневаль? Я побоялся, что Ульрика меня не поймет. Выйдет из себя, сочтет, что я пытался воздействовать на свидетельницу. Само собой, это для нее дело чести. Узнай она об этом — возможно, даже сочла бы себя обязанной немедленно сообщить о моем поступке в полицию.

— Что мы сделали не так, дорогая? — спросил я. — Почему все пошло вкривь и вкось?

Глаза Ульрики заблестели.

— Меня на все не хватало, — тихо, почти шепотом, проговорила она. — Я плохая мать.

Я подвинулся ближе к ней:

— Ты чудесная мать.

— Да нет, Стелла всегда была папиной дочкой. Все так говорили. Только она и ты.

— Перестань.

Я протянул к ней руку, но она повернулась спиной, замкнувшись в своих переживаниях.

— У вас со Стеллой всегда были прекрасные отношения, — продолжал я. — В последнее время…

Она покачала головой:

— Чего-то всегда не хватало.

— Возможно, так и должно быть, — ответил я, сам не до конца понимая, что имею в виду.

Я долго ворочался, пока наконец не забылся беспокойным, прерывистым сном. То и дело я просыпался с болью во всем теле, недоумевал, где нахожусь, и пытался разобраться, что же реально, а что — лишь видения из моих полубредовых сновидений.

Ульрика полулежала рядом, посапывая во сне, ее веки подрагивали. На рассвете я перебрался поближе к ней, чтобы ощущать во сне ее присутствие.

Когда я проснулся в очередной раз, ее не было. Я поспешил в кухню. Утренние лучи заливали молчаливый дом. Взбежав по лестнице, я рванул дверь спальни. Кровать была пуста. В следующее мгновение я услышал ее шаги в комнате Стеллы.

— Пришли результаты из лаборатории. Сегодня будет новое заседание суда по избранию меры пресечения.

Она стояла в дверях с поникшими плечами и черными кругами под глазами.