На ристалище установилась глубокая тишина, нарушаемая только топотом копыт. Со стороны Рауля это было оскорблением: Гийом не посмел бы победить того, кто защищал цвета его собственной матери. Но привыкшая обходить подводные камни, Арлетта не принадлежала к числу тех, кого можно было так легко привести в замешательство. Она мило улыбнулась графу и сказала громко, чтобы все слышали:

— Сеньор, я безмерно благодарна вам за оказанную мне честь. Я очень ценю ваше намерение и уверяю вас, что никогда этого не забуду. Но ваш благородный поступок, граф, не вполне уместен. Давно прошло то время, когда я могла позволить рыцарю носить мои цвета, каким бы пылким этот рыцарь ни был. Я в том возрасте, когда седеют волосы. Рождение внука является тому доказательством. Сколько молодых дам были бы счастливы дать вам стяг. Вот, например, графиня де Валуа…

Это был приказ дамы, и не было никакой возможности уклониться, не рискуя при этом оскорбить свою жену.

С яростью в душе и с улыбкой на устах Рауль де Крепи глубоко склонился перед Арлеттой де Коневиль, поднял копье, чтобы потом опустить его перед Аделаидой де Валуа.

Аделаида отвязала бант от своего рукава и с мрачным видом прикрепила его к копью.

Оба противника удалились в высокие палатки, освободив место другим рыцарям, участвовавшим в турнире. Рыцари проехали перед помостами, а затем под звуки труб вернулись за ограждение. Когда ристалище заполнилось рыцарями и оруженосцами, судейский герольд, попросив тишины, заявил:

— Благородные и могущественные герцоги, сеньоры, бароны, рыцари и оруженосцы, пожалуйста, прошу всех поднять правую руку к небу. Прежде чем мы начнем ристалище, поклянитесь верой, честью и жизнью, что никто сознательно не будет колоть и рубить другого и не ударит другого ниже пояса, а также не толкнет и не потянет руками, если, конечно, соперник его не будет уличен в нарушении правил. Кроме того, если шлем упадет случайно с головы, никто не должен атаковать, пока соперник опять не наденет шлем и не застегнет его. Если кто нарушит правила, то лишится доспехов, боевого коня и будет изгнан с ристалища, рискуя оказаться недопущенным на следующий раз. Поклянитесь держаться сказанного, иначе господа судьи прикажут наказать виновного. Итак, вы клянетесь своей верой, честью и жизнью.

— Да, да! — закричала толпа участников турнира.

С высоты своего помоста все четверо судей в знак согласия кивнули. По знаку старшего из них судейский герольд воскликнул:

— Перережьте же веревку и начинайте биться!

Слуги участников турнира бросились врассыпную.

Столкновение было жестоким. Шум был оглушительным; с ристалища потянуло запахами травы и свежей земли, навозом, человеческим и конским потом. Очень скоро можно было ощутить пресный и сладковатый запах крови.

Раны были легкими, но многочисленными. В общей схватке трудно было различить, кто одерживает верх. Вскоре беспорядок стал полным, с поля понесли все больше раненых.

Один из участников турнира, одетый в кольчугу, на сильном коне, быстро завладел вниманием дам, судей и зрителей.

Вскоре на поле остались только шестеро. В их числе был тот, кто заставлял орать от восторга зрительскую толпу.

— Кто этот скромно одетый рыцарь? — спросила Анна.

— Никто не знает, — сказала графиня де Валуа. — Кажется, известный вам Оливье у него в оруженосцах.

— Наверное, этот человек разделяет страсть юноши, — прыснула графиня Санская.

— Вот, наверное, почему он не бьется под цветом кого-либо из нас, — объяснила на редкость симпатичная графиня Шартрская.

— Он сидит на коне, как никто, и более проворен… Посмотрите. Можно подумать, что это русский всадник, — сказала Анна, прижимая руки к груди.