Наступило раннее утро субботы. Выйдя во Двор Вуалей после завтрака, Рослин почувствовала, как прян был воздух. С минуты на минуту должен был появиться Дуэйн, но ей еще надо было попрощаться с Нанетт, и она стремглав бросилась в дом и вверх по лестнице в комнату Нанетт.

В эти дни у Нанетт вошло в привычку завтракать в постели. Когда Рослин вошла в спальню, то Нанетт намазывала маслом треугольный зажаренный кусочек хлеба. Голубоватая москитная сетка была отдернута назад. Она, словно рама, оттеняла снежно-белую седину Нанетт, а яркий утренний свет выдавал возраст хозяйки. Она без тени улыбки наблюдала за Рослин, когда та вошла в комнату, подошла к кровати и уселась на краешек, тоненькая, похожая на подростка в ярко-малиновой блузке и кремовых брюках.

— Дитя мое, сегодня ты выгладишь как беззаботный сорванец, из этого я делаю вывод, что ты готова весело провести время за пределами Дар-Эрль-Амры. Скажи мне, — и Нанетт занялась тем, что потянулась за кофейником, чтобы налить себе еще кофе, — а имеет ли отношение к твоему настроению мой внук?

— Вы имеете в виду Тристана? — Рослин покраснела.

Она поняла, что Изабелла уже потрудилась и посеяла семена некоторой подозрительности в сердце Нанетт. Ей даже казалось, что она слышит голос Изабеллы, которая говорит:

«Эта девчонка уже, похоже, забыла Арманда. Я видела ее вчера вечером на гаремной башне, когда она целовалась с Тристаном».

— Сказка о спящей красавице чудесна, но это — жизнь, это — реальность, — мягко, но абсолютно серьезно сказала Нанетт. — Если ты ищешь в Тристане Арманда, то вам обоим может быть больно. Я надеюсь, что ты понимаешь, что не все мужчины с легкостью относятся к поцелуям.

Рослин опустила глаза на крепко сжатые в кулак руки на коленях и пожалела, что не может спрятаться от людей и остаться одна со своими печалями и болью, которые другие причиняют ей почти постоянно.

— Я бы не стала развлекаться с Тристаном из чистого любопытства, — сказала Рослин с некоторой грустью, — он слишком хорош для этого. Я же для него просто ребенок.

Рослин подняла глаза — серые, казавшиеся бездонными, огромные на ее почти детском лице.

— Он поцеловал меня, потому что пожалел, а я позволила ему это сделать, потому что мне самой себя иногда бывает жалко.

— Я вовсе не намеревалась огорчать тебя, малышка. — Худая старческая рука с близко расположенными венами опустилась на руку Рослин. — Я просто забочусь о своих внуках. Я переживаю, когда жизнь делает им больно, хотя мне прекрасно известно, что без этих ран и царапин, этих ударов, от которых мы оправляемся, жизнь не была бы такой богатой.

Пожилая и молодая женщины какое-то время внимательно смотрели друг на друга, потом Нанетт быстро проговорила: — Подойди к моему туалетному столику и принеси мне маленькую круглую шкатулку. Там у меня кое-что есть для тебя — сущий пустяк, но тебе, молоденькой, это будет кстати.

Шкатулка стояла на невысоких ножках. Нанетт опустила туда пальцы и извлекла браслет, украшенный пластинками с изображением сюжетов французских басен.

— Мне подарили его, когда мне было шестнадцать. А теперь я хочу отдать его тебе. Он симпатичный, не правда ли? — Нанетт улыбнулась и застегнула браслет на запястье Рослин.

— Он просто очарователен, Нанетт, — снова щеки Рослин порозовели. — Но я не знаю, имею ли я право принимать от вас подарки.

— Я тебе его уже подарила, — решительно произнесла Нанетт. — Моей дочери, с ее светским вкусом, он никогда не нравился, но тот же вкус изменил ей, когда она вышла замуж за грубоватого, но очаровательного британского плантатора.