Он напряженно улыбается, ожидая, что лихорадочно работающие мозги подскажут нужную мысль – я прямо вижу, как они шевелятся. Но напрасно – ничего не придумывается.

– Так что ты тут поделываешь, Три Гроша?

– Я работаю... – лепечет он.

– Браво! И в какой же области, если не секрет?

– Я коммивояжер.

– Что же ты продаешь, сокровище мое? Поделись со старым знакомым. Святые картинки? Или, может, «томпсон» с укороченным стволом?

– Вы ошибаетесь, господин комиссар. Я чист.

– Как зовут твоего шефа? Случаем, не Компер? Его кадык застывает, потом медленно опускается, будто он его проглотил.

– Что вы... но... я...

Чтобы прочистить ему мозги, отвешиваю удар – легкий, но этот слабак тут же валится как сноп.

– О, господин комиссар, – бормочет он, поднимаясь на ноги, и глаза его наполняются слезами.

– Опять то же самое, – замечаю я. – Стоит прищемить пальчик, и ты уже хнычешь, а?

– Что я такого сделал?

– А это я тебе с удовольствием объясню, мой ангел. Сделал ты то же самое, что один французский король, – помнится, его звали Филиппом Красивым. Фальшивую монету.

Это зрелище стоило бы показать по цветному телевидению. Щеки у парня становятся светло-зеленого цвета и вваливаются, губы белеют. Он съеживается, как котлета в забегаловке.

– Я... я... я... – лепечет он.

– Не ты один, конечно, – киваю я. – На это ты не способен. Но в деле ты участвуешь, это точно. – Достаю из кармана сотенный билет и читаю текст, напечатанный в нижнем углу: – «Подделка карается пожизненной каторгой». Слышишь, малыш? Тут так и написано – «пожизненной». Это тебе о чем-нибудь говорит?

Похоже, Три Гроша слегка приходит в себя.

– Не знаю, о чем это вы, – упрямо заявляет он. Раздумываю, не стукнуть ли его еще разок, но по здравом размышлении отказываюсь от этой мысли. Что с него возьмешь? Разревется, вот и все дела. Терпеть не могу, когда взрослый мужчина плачет. Слезы труса. К тому же историей с фальшивыми деньгами я его и так неплохо пристукнул. Попробуем теперь зайти с другой стороны.

– Пожизненная каторга, Три Гроша, – штука, что и говорить, невеселая. Но есть кое-что и похуже для здоровья. Гильотина, например. Как считаешь?

– А никак. Вы же знаете, господин комиссар, я в мокрые дела не лезу.

Знаю, конечно. Я ведь уже говорил вам: Три Гроша – всего лишь шестерка. Ничего не поделаешь: есть люди, которые покупают «роллс-ройсы», и люди, которые их обслуживают. Но это между нами. Пока что я разыгрываю наивность.

– Понятия не имею, малыш. Точнее, знаю, что твой Компер сыграл в ящик. Аккурат в той хибаре, что рядом с твоей. Такая, понимаешь, неприятность: ему пуля в чердак залетела.

Три Гроша подскакивает, как карп на сковородке.

– Мертв?! – восклицает он.

Что исчерпывающе доказывает – для меня, по крайней мере, – о смерти Компера он не знал.

– Мертв... – обалдело повторяет он.

– Именно, – подтверждаю я. – Причем заметь: погиб он из-за тебя. Сигнализация-то к тебе ведет – скажешь, нет? Я, когда в половине двенадцатого туда полез, ее по нечаянности и включил. Ну а ты, известно: чуть что не так, начинаешь выкручиваться. Тут же предупредил либо Компера, либо кого другого. Я так думаю, что именно кого другого. Этот другой туда заявился, обнаружил, что в тайнике побывали, и уж сам вызвал Компера.