– Мой дорогой друг Тристан жалуется на тебя, Оливье. Говорит, что твой человек нехорошо обошелся с Жильбером. Это как понять?

Брадобрей короля, неплохой психолог, за столько лет сумел настолько хорошо изучить своего повелителя, что с лёта умел подмечать те маленькие детали в поведении и облике короля, которые позволяли ему понять, в каком настроении находится Людовик. К тому же он прекрасно знал, как тот любит вмешиваться в личные дела своих придворных, при этом разговаривая со своими советниками, людьми низкого рода, он всегда играл роль славного малого, показывая им, что они все как бы равны, вот только им прекрасно было известно, что король держит их за горло и в любой момент может сжать пальцы. Вот и сейчас, судя по веселью в глазах короля, тому хотелось развлечься, глядя на стычку своих советников, но было в нем еще что-то, весьма похожее на любопытство.

«Скорее всего, – сообразил брадобрей, – мэтр успел поделиться новостью с королем о странном человеке моем в кабине. И теперь ему хочется его увидеть».

Несмотря на то, Людовик был весьма богобоязненным человеком, он верил в мистику и черную магию, и стоило ему услышать о преображении человека, которому проломили голову, он вызвал своего исповедника, преподобного отца Серафима и астролога, который потом должен будет составить гороскоп, чтобы определить, что за этим чудом стоит: бог или дьявол. Сеньору Жаку де Бомону, королевскому банкиру, было весьма любопытно, чем кончится история с Клодом Вателем, услугами которого он пару раз пользовался.

Полторы недели тому назад, уезжая по государственным делам и проезжая через Тур, он чисто случайно оказался на площади во время проведения казни, где и узнал в подмастерье палача Клода Вателя, пропавшего несколько недель тому назад. По возвращении обратно он вспомнил о нем, а будучи близок с Оливье, решил помочь тому разгадать эту загадку.

– Ваше величество, вы же меня хорошо знаете! Как я мог допустить такое безобразие, да еще с кем, с самим Жильбером Гошье, – и Оливье начал играть роль простого и наивного парня, в которой, как ему показалось, хотел его видеть король. – Я сам бы даже подумать о таком не мог. Это все Клод Ватель, ваше величество! Вот с ним действительно случилось чудо! Я вам как-то говорил о нем. Помните, вы еще смеялись над прозвищем, которое я ему дал. «Лисий хвост».

– А! Этот. Помню. Ты еще тогда отозвался о нем, как о весьма ловком жулике.

– Именно о нем, ваше величество, вот только он стал другим человеком и совсем не помнит своего прошлого. Наш прежний Клод всегда был трусоват, при этом до смерти боялся Гошье. Если в чем он был и силен, так это распускать слухи за чужой спиной, а тут раз! – и скрутил нашего храброго Гошье, как мальчишку. Горло ему сжал, тот плачет, морщится, кашляет, а Ватель, надсмехаясь над ним, говорит: может, удавить его, а потом мы скажем, что тот оступился на лестнице и сломал себе шею.

– Так и сказал? Оступился на лестнице? Ха-ха-ха! – рассмеялся король. – А что же Жильбер?

– Стоит, плачет, а у самого глаза выпучены и рожа красная-красная… Извините меня, ваше величество, а можно если я по-простому скажу?

– Да говори уже, говори!

– У нашего храброго Гошье физиономия была точь-в-точь, как у жабы, которой в задницу соломинку вставили, а потом надули.

– Ха-ха-ха! Как у жабы… Ха-ха-ха! Жильбер с соломинкой в заднице… Ха-ха-ха!

Его смех тут же подхватили Жак де Бомон и Оливье. Тристан крепко сжал губы, тем самым выражая крайнюю степень негодования. Священник, стараясь сохранить достоинство своего сана, и астролог, чтобы не терять ученого вида, изо всех сил сдерживали рвущийся из них смех, но при этом было видно, как их губы подрагивали.