– Вась! – Клавка снова выкобениваеться. Думу думать не дает, – А свадьба когда?

Я сделал вид, что споткнулся на кочке. Вот разобрало. Они ж бабы от чего сейчас дурные? Насмотрятся сериалов и хотят как там. Красиво и с чувством.

– Вася!

– Покумекать надо.

А что кумекать? Надо спасаться, а то затянет.

– Вот и хорошо, – Клавка моментально успокоилась и уже до самого клуба шла молча. За что мне и нравятся дурные девки.

Я не то чтоб баб не люблю. Я ж все таки мужик. Да и работа настраивает. Но… По секрету великому…

Есть у нас в деревне одна дивчина. Любавой зовут. Вот уж по ком тоскую. Как увижу – сердце щемит.

Волосы – во! Глаза – вот такие! Ресницы – как… душа замирает. Да и все остальное на месте. Ну понятно, да?

Но не с моим образованием в калачный ряд лезть. К Любаве и не такие мужики заворот делали. Но никого не подпускает. Хоть тресни. У нее, в отличии от Клавки, другой свих. Какая‑то она сама в себе. Задумчивая. Странная. Все на звезды смотрит, да книжки умные почитывает. Я к ней, правда и не подходил. Чё зря стараться. А уж после сегодняшнего совсем в глаза не взглянуть. И как жить то? Убью я Клавку…

В клуб мы ввалились под гробовую тишину и обширную, во все зубы, Клавкину улыбку.

– Ну чё уставились, козлы? Влюбленных не видели?

При этих словах я сделал вид, что запнулся о табуретку.

– Стоять!– Клавка подтянула меня к себе и сквозь зубы бросила остальным, – А ежели кто улыбнется, враз изувечу.

Желающих возмутиться не нашлось. Все сразу как то засуетились, замельтешили. Кто в сортир надумал, кто на улицу папироску подымить. А кто в пол уткнулся. Половицы полусгнившие разглядывать.

Клавка широким шелбаном согнала с лучших мест малолеток и усадила меня рядом.

– И что б не дергался.

Тут не выдержал мой лучший корешок Ванюха.

– Да ты че, Васек? Сдурел что ли? На какой хрен она тебе нужна? Грымза озабоченная…

Ох, лучше б ты помолчал, милый мой дружок Ванюха.

Лицо Клавки побелело. Глаза ее уставились в одну точку, стали ледяными и безжалостными.

В гробовой тишине она медленно поднялась с места, насупила брови, подтянула к заплывшей талии руки и… , словно танк, ничего не видя и не разбирая, ломанулась в Ваньке.

Полетели в сторону опрокинутые стулья и табуретки и все те, кто на них находился. Заскрипели старые половицы, чувствуя беду неминучую.

А Ванька, корешок мой, как столб. Ему б деру дать, через окошко, а он, глаза выкатил, рот нараспашку. И сказать что‑то хочет, да не может. Какой тут разговор, когда на тебя такая громина прет.

Тут Клавка его и достала.

Не мог я смотреть, что с дружком делают, отвернулся. Смалодушничал.

Но грохот слышал. И крики Клавкины нецензурные. Мужики пробовали заступиться, да куда там. Вместе с Ваньком Клавка их и сделала. Вместе их и утащили.

Долго я еще не смогу с корешком в баньке париться.

Клавка вернулась на место, и я почувствовал, как изменилась она. Из простой кошки превратилась в тигрицу, которая держит беспомощную жертву в когтистых лапах.

– Никто и ничто нас не разлучит, кровинушка моя, – ласково проворковала Клавка и взъерошила мне волосы толстыми пальцами.

И гадом буду, если после слов этих не побледнел я, словно покойник.

– Уважаемые товарищи колхозники… , – на сцену клуба выбежал мужик в костюме и при бабочке, – Минуточку внимания… Минуточку внимания!

Суета в зале понемногу улеглась, все кто остался в живых расселись по местам.