– Котел не работает, но обмыться надо. Надо, Вася, надо.

Не слушая ангела, я сполоснул лицо и прополоскал рот.

– Вот когда горячую воду пустишь, буду плескаться. А так, лучше в озере. Одежда есть?

Что меня всегда удивляло в фантастике, это то, что герой должен честным трудом и героическими подвигами зарабатывать звание героя. Там и сражения, и интриги. А у меня? Это же благодать. Ангел под боком, что захочу, все исполнит.

Открыв широкую дверь дубового шкафа, я оказался свален на пол вывалившимся бельем. Кое‑как выкарабкавшись наружу, я, под неусыпным наблюдением ангела, стал разбираться.

Мустафа постарался и здесь. Разгребая кучу, я натыкался на всевозможные наряды. От набедренной повязки индейцев, до тулупа эскимосов. В самом низу были рассыпаны сотня пар носков. Причем недели три не стираных.

– Что уставился. Это все твои мысли, – Мустафе было наплевать на мой укоризненный взгляд, – Все из тебя вычерпал.

В конце концов я натянул на себя более менее свежее исподнее времен второй мировой войны, а сверху черный с капюшоном плащ. У которого на спине зияла дырка от утюга.

– Ну как? – поинтересовался я у Мустафы.

Хранитель отошел шага на два, прижмурил глаз и тщательно изучил стоящего перед ним человека, то есть меня.

– Ну… неплохо. Я бы сказал, даже символично. И как бы это выразиться… гипотетично.

Я вздохнул. И больше ничего.

– Где ходоков принимать будем?

– Известно где! В тронном зале. Я все приготовил. Только, будь любезен, накинь коронку.

На корону я не подписывался.

– Да не подписывался я на корону.

– Да ты только посмотри, красота какая. Пока ты дрых без задних ног, я по окрестностям прошвырнулся. Подхожу к озеру. Лежит. Черепаха. Как у вас на Земле. Черепаха Гена…

– Тортилла, – поправил я.

–… Ну да, Тортилла. Хотел я ее булыжником по башке, да в суп. И что ты думаешь, а?

– Она заговорила человеческим голосом, – ох устал я от Мустафы. Ох не могу.

– Откуда знаешь?– ангел воззрился на меня, но тут же забыл о собственном удивлении, – Ну да ладно. Говорит, отпусти меня. А я ей – ни хрена. Минут десять припирались. А потом вот, корону из воды вытащила. Откупилась, значит. Одевай. Вещь ценная, почти что музейная редкость.

Наверняка про все врет. Даже не покраснеет. Собственно ангелы и не умеют краснеть. Сколько я Мустафу знаю, всегда одного цвета. И не переделается. Как ходил в балахоне, так и остался. Наверно им так положено. По уставу.

Об этом я размышлял, глядя на колыхающуюся спину ангела‑хранителя. Во общем то неплохой он парень. Заботиться. Старается.

– Мустафа. А что мне сделать нужно, ежели я вдруг захочу благодарность тебе записать? В личную карточку.

– Ты лучше думай что говорить гостям станешь, а лучшая благодарность – возвращение домой. Мне ничего не надо, – кристальной души ангел. Домой ему захотелось. Опять карты, разврат, а мне говно за коровами таскать? Хрен ему.

Тронный зал. Двадцать на двадцать, увешанный коврами и оружием, на окнах какие‑то полосато‑решетчатые занавески, (Мустафа обозвал их жалюзями), у одной из стен обыкновенное домашнее кресло с полу стертыми боковинами.

– Да не виноват я, что ты ни разу в жизни нормального трона не видел. Садись уж.

– А что мне говорить?– я плюхнулся в кресло оказавшееся на удивление уютным и мягким.

Мустафа поправил на мне одежду, и не спрашивая во второй раз разрешения, нахлобучил на макушку корону.

– Что говорить, придумаешь. Главное делай вид, что крутой. И губу подальше оттопыривай. Пойду гляну, кто пожаловал.