Надо научиться рисовать словами, сливать в одну гамму звуки, запахи, краски. Наверно, в этом главный секрет.

Владимир Петрович перечитал только что написанную страницу.

Было бы несправедливым видеть в старом офицерстве только отрицательные черты.

В мемуарах Русанова есть фигура поручика Зубковского из офицерской династии, прославившейся еще во времена Бородинского сражения.

Второго августа 1914 года у города Сокаль 13-я конно-артиллерийская батарея оказалась на открытой позиции, в поле. Свистят пули. Но Зубковский стоит между двумя орудиями в полный рост, потому что десять пар солдатских глаз тревожно посматривают, как их поручик ведет себя в первом бою?

А позже, когда иссякли снаряды, Зубковский с орудийной прислугой бесстрашно бросается с обнаженной шашкой с криком «ура» на подступивших немцев и выходит победителем. Поручика награждают георгиевским золотым оружием.

Правда, Русанов утверждал, что многие офицеры, которых он знал, были лишены инициативы. Полагали, что в бою достаточно опираться на «слушаюсь» и «как прикажете», что не существовало войскового товарищества.

Но это уже особая статья.

— Володя! Давай пить чай, — слышится голос Веры из соседней комнаты.

Черт возьми, даже любимый голос не всегда кстати.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Открытое комсомольское собрание батальона проходило в клубе. Говорили о предстоящих полковых учениях. Уже к самому концу собрания слово попросил майор Васильев.

Фигурой, лицом, энергичными жестами и речью замполит вполне еще мог сойти за комсомольского вожака.

— Я хочу вас познакомить с одним необыкновенным протоколом… — Васильев достал из кармана кителя вчетверо сложенный листок. — Представьте себе: конец сорок второго года, пригород Сталинграда… Комсомольское собрание во взводе…

Майор обвел всех присутствующих взглядом, словно желая удостовериться, внимательно ли слушают? Дроздов разглядывал какой-то винт на ладони, Грунев уткнулся в стихи. Плохо. Из рук вон плохо.

— «Слушали: о поведении комсомольцев в бою.

Постановили: лучше умереть в окопе, но не уходить… с занимаемой позиции…»

Дроздов засунул в карман брюк винт, Грунев закрыл книгу.

— «Вопрос к докладчику: Существует ли уважительная причина ухода с огневой позиции?

Ответ: Только одна… — смерть.

Ввиду начавшейся двенадцатой в этот день атаки немцев докладчик от заключительного слова отказался».

Васильев помолчал. Медленно спрятал листок в карман кителя.

— И еще хочу рассказать вам о сталинградском Данко…

Майор сделал шаг вперед, остановился напротив Дроздова.

— Идут бои у стен завода «Красный Октябрь». Шестьдесят дней и ночей. Матрос Михаил Паникахо из 193-й дивизии, увидя фашистский танк, прорвавшийся на центральную улицу поселка, бросился наперерез. В руках у него — бутылка с горючей смесью. Пуля разбила бутылку. Михаил стал гореть. Но второй бутылкой ударил по решетке моторного люка. Взорвал танк и погиб сам.

В зале мертвая тишина.

«Вот это люди», — восхищенно думает Дроздов.

«А как бы я… если под Сталинградом?.. — мысленно спрашивает себя Грунев. — Я бы мог?..»

Сержант Крамов хмурит брови: «На учениях ясно станет, чего мы стоим».

— В предстоящих вам «боях», — тихо заканчивает майор Васильев, — вы отчитаетесь перед Родиной… «Бои» пройдут на земле, обильно впитавшей кровь ваших отцов и дедов…

Ковалев приехал в полк по сигналу «Тревога!».