И этот миг настал.

Я откупорил склянку с белесой густой жидкостью, с неприятным горьковатым вкусом и вяжущим эффектом. Опустошил склянку и лег в постель. Оставалось лишь ждать.

Около часа я предавался воспоминаниям о своей прежней жизни в Джамалоне. О том, как меня выкинули на помойку после моего рождения. О том, как был вынужден буквально выживать: бороться за каждый кусок хлеба; опускаться до состояния скота, надрывая жилы на тяжелейшей физической работе; вгрызаться в чужие глотки, чтобы доказать свое право на существование. И я доказал! Я поднялся с самого дна жизни, с ямы, устланной человеческими трупами; с ямы, обильно впитавшей в себя кровь и слезы тех, кто был скинут в нее враждебностью мира.

Я испытал в той жизни все: я был на дне, затем поднялся почти на самую вершину иерархии власти; я был презираем и осмеян, но добился того, чтобы при виде меня людские сердца содрогались от первобытного ужаса; я был не просто ничтожеством, не просто жалким червем, ползающим под ногами сильных и могущественных — я был никем, человеком без имени, истории и права на уважение, но однажды мое имя стало известным на все королевство. Я не имел титула, но мною восхищались, меня уважали. Я не был королем, но предо мной преклонялись. Я не был богаче многих аристократов, но мне было доступно больше, чем они могли купить за свои мешки золота.

Я был вырван из того мира, который всегда считал единственно существующим. Я был насильно помещен в этот новый и чуждый для меня мир. Да, я до сих пор чувствую себя чужеродным элементом на теле этой планеты. Но я заставлю этот мир выделить мне достойное место в нем. Никогда мне не стать Акселем Ульбергом — я Акрам, и останусь им до последнего своего вздоха. И именно поэтому я заставлю этот мир принять меня, считаться со мной.

Боль, острой иглой вонзившаяся в сердце, грубо и бесцеремонно выдернула меня из воспоминаний в реальность. Спустя сколько-то мгновений другая игла вонзилась в голову — будто в самый мозг. А затем еще одна… и еще… и еще. Десятки, сотни, тысячи игл впивались в мое тело, заставляя его скрючиваться в неестественных позах на кровати.

Вначале я отвлекался от боли, отсчитывая секунды и минуты. Но затем страдание окутало мою плоть сплошным коконом, и мне отчаянно захотелось потерять сознание.

Тело мое превратилось в концентрированную боль. Если бы я не знал, что так и должно быть, решил бы, что это предсмертная агония.

Но все же это была мука, вынести которую и сохранить при этом ясное, бодрствующее сознание было невозможно, поэтому на пике этой муки я провалился в милосердное забытье.

* * *

Я летел сквозь мрак в бездну, чернота которой была еще гуще. Разве такое возможно?

Эта чернота должна была сделать меня слепым, но я парадоксальным образом все видел. Я видел тьму, которая клубилась вокруг меня. Видел впереди глыбы камня, об которые я должен разбиться спустя считанные мгновения. Неужели разобьюсь?

— Аксель! — Позвал кто-то настойчиво.

Я повернул голову, но увидел лишь очередной клубок тьмы.

— Аксель, что с тобой??? — Голос звенел на грани истерического крика.

К зову добавилось еще что-то. Меня кто-то тряс. Но как, если я лечу во тьме?

— Аксель! Открой глаза!

А они разве закрыты?

Тьма рассеялась резко. В глаза забил яркий дневной свет. Над моим лицом нависла перепуганная Анни. Она трясла меня за плечи.

— Анни? Ты что тут делаешь? — Я со стоном приподнялся.

Я лежал в своей комнате. В своем особняке. Все хорошо. Тьмы нет. Бездны нет. Падения нет. Я жив. И я почти физически ощущаю биение силы в себе. Той силы, которая еще вчера была заблокирована.

— Ты стонал.