– Я за него, – честно доложил я неправду, – Весь, вот, в трудных размышлениях. Да ты присаживайся. В американских ногах правды нет. Это еще с двадцатого века известно. Что скажешь, второй номер. Сразу пойдешь таможне сдаваться, или искупишь свою вину непосильным, но вольным американским трудом?

Боб застучал себя в грудь кулаками и начал впаивать мне о трудностях жизни, о голодном детстве, об игрушках Микки‑маусах и о политических репрессиях, которым он, янкель, подвергнется на родине. В завершение монолога второй номер, слегка коверкая русскую речь вместе с орфографией и пунктуацией, выдал трепетную концовку,

– На благо всего мира, я хочу героическим трудом доказать в это прекрасное майское утро, наш я, российский. Хоть и с американским прошлым. Но, с кем не бывает?

Действительно, с кем не бывает? Раскаявшийся, даже если он американец по происхождению, заслуживает прощения.

– Значит, говоришь, мир‑труд‑май?! Меня ты убедил. Но хотелось бы выслушать остальных членов нашего дружного коллектива. Милашка, растолкай Герасима. Только осторожней, не испугай.

Герасим появился свеженький, как ясно солнышко. Будто не спал. Но злой и недовольный, словно кто‑то ему мешал прилечь и выспаться. Оказывается, третий номер за последние три часа, пока я парился в подъезде, не сомкнул и глаза. Пингвин, которого спецмашина приспособила проверять пропуска, ушел своим ходом в центр к родному Директору. А может и на Южный полюс. И Милашка не придумала ничего лучшего, как самостоятельно разбудить Герасима и сунуть ему в руку железную пику для пропусков.

Десять минут, специально засекал, я выслушивал от Герасима нравоучительные речи о недопустимости срыва распорядка дня у третьих номеров. Даже самого в сон потянуло.

– Мм, – закруглился Гера пожеланием впредь так не поступать. После чего заметил топтавшегося рядом Боба с испуганным лицом и раскуроченную до неузнаваемости панель управления лифтовыми дверьми. Там уже ничего не искрило. Да и гореть тоже было нечему, – Мм?

Герасим уже был в курсе наших неприятностей и теперь интересовался, можно ли прилечь на диванчик, которые его цепкий взгляд заметил в углу площадки.

– Не время спать, дорогой товарищ, – я обычно стараюсь с Герасимом вежливо разговаривать. Он от этого спит лучше, – Надо что‑то с американцем решать. Да и с застрявшими тоже было бы неплохо.

Что мне нравится в третьем номере, так это умение быстро перестроить организм в рабочий режим. Никаких зевков, никаких потягиваний. Только шевеление мозгами.

Проницательный взгляд сощуренных глаз Герасима выхватывал из окружающей обстановки только самые важные моменты. Американца, кусающего за неимением другой еды собственные губы. Инструментальный ящик. И смятые пустые сигаретные пачки, которые я притащил с Милашки, чтобы не засорять подотчетную технику лишним мусором.

– Мм, – наконец нарушил молчание Герасим.

– С глазу на глаз переговорить? Говорите, – согласился я, подталкивая смущенного Боба в сторону Геры, – Только без мордобития и национальных упреков.

– Мм, – пообещал третий номер и, подцепив Боба под локоток, завел его за мусоропровод. Говорят, что все мусоропроводы сходятся в один, гигантский мусоропровод, который через соседние государства идет к самой Арктической свалке. Также говорят, что эти самые соседние государства тайно откачивают часть мусора и сжигают его в своих топках. Тайно‑то зачем. Попросили б по хорошему. Поделились. Россия страна большая, этого добра хватает.

Чего только не говорят?!

Второй и третий номера команды спецмашины за номером тринадцать вышли из‑за мусоропровода через час.