– За что?

– Откуда же мне знать, ведь вы, женщины, никогда не скажете, что думаете о нас, мужиках! Может, повздорили они, а может, она была вроде как серийная убийца, они тут у нас промышляли. Но убила его она, это ясно как день. Джек, он такой был парень – с симпатичной молодой женщиной пошел бы хоть на край света и дал бы ей лепить из себя что угодно, как из воска. Да этот придурковатый осел был влюблен в нее, когда она его убивала! – Килбрайд встал. – Ну ладно, не буду больше вам надоедать. Просто я узнал вас и подумал: если вы и впрямь выясняете, что случилось с Джеком Гримли, можете поверить мне на слово: кто‑то здорово помог ему умереть.

Энни, допив пиво, с благодарностью посмотрела на него:

– Спасибо, мистер Килбрайд. Я запомню все, что вы рассказали.

– И об этой молодой девице?

– Да, – кивнула Энни.

Внимание этого человека нравилось ей больше, чем назойливые приставания Эрика.

– Мне кажется, вы из тех людей, кто уж если поставит перед собой цель, так ее и добьется. Когда докопаетесь до истины, зайдите сюда и расскажите нам о том, что узнаете. Зайдете? Я здесь почти каждый вечер.

– Обязательно зайду, – ответила Энни, пожимая его руку.

Вернувшись в свою комнату, она сделала в блокноте пометку: не забыть известить Килбрайда и Кита Макларена об итогах этого расследования.

София уже ждала его в недавно открывшемся баре на Маркет‑стрит, где они договорились встретиться. Извинившись за пятиминутное опоздание, Бэнкс сел напротив. В баре было тише и меньше накурено, чем в любом из пабов, да и обстановка казалась более интимной: круглые столики с блестящими черными столешницами, на каждом чаша с водой, в которой среди цветочных лепестков плавает горящая свеча; блестящие хромированные стулья, зеркала, яркие многоцветные испанские гравюры, и все это в сочетании с самым современным оборудованием. Заведение открылось всего месяц назад, и Бэнкс прежде в нем не бывал. Встретиться тут предложила София. Когда она была здесь до этого и с кем, об этом Бэнкс мог лишь гадать. Звучала негромкая музыка в стиле кул с вокалом, и Бэнкс сразу узнал американскую джазовую певицу Мадлен Пейру, исполнявшую песню Боба Дилана «Ты решила уйти и оставить меня одного». Песня была сентиментальная, но как раз кстати и под настроение: завтра София уезжала обратно в Лондон, и Бэнкс не знал, увидит ли он ее еще когда‑нибудь.

– Тяжелый день? – спросила она.

– Бывали и потяжелее, – ответил Бэнкс. Он потер виски, отгоняя воспоминания о теле Темплтона на прозекторском столе и о беседе с его потерявшими от горя рассудок родителями. – А как вы?

– Длинная пробежка утром и небольшая работа в конце дня.

– Так вы и здесь работаете?

– Да. Скоро мы выпускаем сериал в пяти частях об истории Букеровской премии, поэтому я должна прочесть романы всех лауреатов. Или хотя бы большинства из них. Кто сейчас помнит Перси Говарда Ньюби, первого лауреата, или Джеймса Гордона Фаррелла, который дважды получил премию? – Она прикрыла рот ладонью. – Что это я разболталась? Вы ведь, наверное, есть хотите?

– А здесь подают гамбургеры и картофель фри?

София улыбнулась и покачала головой:

– Вы человек с утонченным гастрономическим вкусом, скажу я вам, – иронически заметила она. – Нет, этого здесь не подают. Но нам приготовят горячий бутерброд из сыра бри с чесноком на багете, ее ли я хорошенько попрошу об этом. Хозяин – старый приятель моего отца.

– Так этого мне вполне хватит, – с улыбкой согласился Бэнкс. – И выпить нам тут тоже дадут?

– О господи! Какой вы нетерпеливый! У вас точно сегодня был тяжелый день.