— И сколько людей погибло?

— Двое. Моя подруга и их человек.

— И еще двое, скорее всего, попали в больницу, — вставил я. — С моей помощью.

— Мой брат, — добавила Ванда. — Ты забыл Уолтера.

Падильо покачал головой.

— Я не забыл Уолтера. Просто не упомянул его.

— Почему?

— Потому что Крагштейн и Гитнер не убивали его.

За дверью мы увидели лестницу. Поднявшись, попали в длинный коридор, который давно не подметали. И тут же справа раздался густой бас: «Сюда, мистер Падильо».

Миновав коридор, мы оказались в комнате, напоминающей Египетский зал исторического музея. Нас встретила большая статуя Осириса, короля мертвых, которому составляла компанию его сестра-жена Исида, богиня плодородия, вспомнилось мне. Откуда — не знаю. Возможно, из какого-то фильма. И ковры были восточные, возможно, из Ливана, но, несомненно, дорогие.

Окон я не обнаружил, но их могли скрывать тяжелые портьеры из настоящего шелка, висящие вдоль двух стен. Понравился мне и большой барельеф, возможно, украшавший в свое время могилу Рамсеса VI, и голова Клеопатры, достойная Британского музея. Обстановку дополняли несколько удобных кресел и огромный стол, за которым стоял необъятных размеров мужчина. Доктор Асфур мог бы похудеть на сто пятьдесят фунтов, и этого никто бы не заметил. Таким же толстым был и король Фарук.

— Вы, должно быть, мистер Падильо, — бас Асфура напоминал раскаты весеннего грома. — В глазах у вас есть что-то испанское.

— Остальное — эстонское, — Падильо пожал протянутую руку. — Мой партнер, мистер Маккоркл.

— Шотландец? — рука Асфура оказалась на удивление маленькой, хотя и пухлой.

— Есть немного. А также англичанин и ирландец. Все перемешалось так давно, что теперь уже и не узнаешь.

Он указал на кресла.

— Присядьте, господа.

Сам доктор Асфур садился очень осторожно, словно сомневался, а выдержит ли его вес массивное кресло. Он крепко взялся за подлокотники, а уж затем опустился на сиденье.

Я прикинул, что ему лет сорок, максимум сорок пять. Впрочем, о возрасте толстяков судить особенно сложно. Его большая голова сидела на коротенькой шее, крючковатый, тонкий нос резко выделялся на круглом лице, с губ не сходила улыбка, и перед нами постоянно сверкали его белые зубы, а темные глаза, похоже, не упускали ни единой мелочи.

— Родился я, как вы, наверное, уже догадались, в Египте. Но принял американское гражданство, — он помолчал. — Так вы приехали из Вашингтона. Отдохнуть или по делам?

— По делам, — ответил Падильо. — У нас с мистером Маккорклом ресторан в Вашингтоне.

— Правда? Мне частенько приходится бывать в этом городе. Как он называется?

— "У Мака", — ответил я.

— Рядом с Коннектикут-авеню?

— Совершенно верно, — подтвердил Падильо.

— Хотя там я ни разу не обедал, мне его рекомендовали. И человек, который рассказывал мне о нем, был в полном восторге. У вас действительно превосходный ресторан?

— Во всяком случае, получше многих, — Падильо относился к тем, кто считает совершенство недостижимым. — Когда речь заходит о ресторанах, такие эпитеты, как превосходный, нужно употреблять крайне осторожно.

Доктор Асфур согласно покивал, пригладил венчик черных волос, окружавший его обширную лысину.

— Так чем вызван ваш приезд в Сан-Франциско? Вы ищете нового повара? Или метрдотеля? — ответить он нам не дал.