Еще в самом начале эпохи террора Луи Дюваль, бывший в душе роялистом, не мог больше оставаться во Франции и, пожертвовав частью своего имущества, которое он не успел еще обратить в наличные деньги, отправился в Англию. В один прекрасный день он, к великой радости своей жены, прибыл в Лондон. Управляющим у герцогини господин Дюваль больше не служил, ведь госпожа Лорж не имела, как прежде, пятисот тысяч ливров годового дохода, да и сам господин Дюваль был слишком молод, чтобы жить, ничего не делая, и не так богат, чтобы жить доходами. Один банкир взял Луи Дюваля к себе кассиром, посчитав его достаточно благонадежным, так как тот располагал капиталом в сорок или пятьдесят тысяч франков. Финансист по достоинству оценил честность и прилежание своего нового подопечного и вскоре дал ему часть в своих оборотах. Между тем графиня д’Артуа оставила Англию и увезла с собой герцогиню де Лорж. Госпожа Дюваль обратилась к герцогине с просьбой оставить ее с мужем, госпожа легко согласилась, потому как их пребывание за границей требовало сокращения расходов. Итак, доброе семейство Дювалей осталось в Лондоне, а герцогиня де Лорж уехала в Германию.

В то время все, что было на руку беднякам, разрушало счастье аристократов. Вопреки ожиданиям маркизы, союзные войска были отброшены за границы Франции, а конфискованное имущество эмигрантов было объявлено государственной собственностью и распродано с аукциона. Узнав об этом, баронесса посчитала необходимым вернуть Пьеру Дюрану деньги. Она отправила ему десять тысяч франков вместе с письмом, где сердечно благодарила его за помощь и заверяла в том, что безбедно живет, ни в чем не нуждаясь, благодаря тем доходам, которые нашла за границей. Баронесса справедливо полагала, что только подобные аргументы могли заставить этого честного человека принять обратно сумму, которую он с такой деликатностью предложил ей при отъезде.

Теперь все богатство госпожи Марсильи составляли фамильные бриллианты.

Баронесса пришла к матери и, прервав ее чтение, изложила их положение.

— И как же нам теперь быть? — спросила маркиза.

— Матушка, — ответила баронесса как можно спокойнее, — по моему мнению, надо продать все наши бриллианты. На проценты от этой немалой суммы мы могли бы жить.

Предложение это было очень благоразумным, но стоит ли говорить, как не хотелось маркизе расставаться с драгоценностями, единственным доказательством блеска ее прежней жизни. Она часто вынимала бриллианты из шкатулки, и, хотя и показывала их одной лишь Аспазии, ей было приятно, что их видели.

— Но, — ответила маркиза, стараясь уклониться от предложения дочери, — не будет ли гораздо рассудительнее продавать наши драгоценности, наши фамильные драгоценности, по мере необходимости? Тогда по возвращении во Францию мы вновь купим то, с чем здесь придется расстаться.

— Матушка, — возразила баронесса, — не стоит рассчитывать на наше скорое возвращение. Поймите, небольшой капитал мы быстро истратим, а если продадим все сразу, то сможем жить на проценты.

— Я должна признаться тебе, — не теряла надежды маркиза, решив на этот раз сыграть на материнских чувствах своей дочери, — что берегу бриллианты для приданого Цецилии. Бедное дитя, — продолжала она, силясь пустить слезу, что, впрочем, у нее никак не выходило, — возможно, это будет единственным, что мы сможем ей дать.

— Я осмелюсь вам заметить, — ответила с горькой улыбкой баронесса, — что Цецилии нет еще и семи лет и, по всей вероятности, мы не выдадим ее замуж раньше семнадцати. Матушка, если вы не согласитесь с моим предложением, наши бриллианты исчезнут один за другим, и мы останемся ни с чем.