— У него перед глазами есть прекрасный пример, — сказала баронесса, улыбаясь. — Он во всем будет равняться на вас. Конечно, он осчастливит свою жену.
— Вы действительно так полагаете? — с живостью спросил Дюваль.
— Конечно, да и к чему мне скрывать свои мысли?
— Я думал, вы сказали так лишь для того, чтобы доставить мне удовольствие.
— Нет, это мое искреннее убеждение.
— Ах, ваши слова придают мне смелости, баронесса. Теперь я откровенно скажу, что я приехал, чтобы поговорить с вами об одном плане… В Лондоне мне казалось, что нет ничего проще и естественнее этого, но по мере приближения к Хендону я все сильнее осознавал его дерзость и даже смехотворность.
— Я не понимаю вас, господин Дюваль.
— Это доказательство того, что мой план безрассуден.
— Позвольте, мне кажется, однако ж…
— Теперь вы смеетесь… Да, я сказал вам, что Цецилия могла бы осчастливить мужа, но вы почти то же сказали про Эдуарда.
— Господин Дюваль…
— Простите, простите, госпожа баронесса! С моей стороны это большая дерзость, я знаю. Не подумайте, что я забыл, какая преграда нас разделяет. Но когда я вспоминаю тот случай, который свел нас, то я готов поверить, что это само Провидение хотело благословить мое семейство! Потом это могло бы… Я не говорю о своем небольшом имуществе, я предлагал вам его, но вы отвергли… В Англии, вы знаете, коммерция — почетное занятие. Мой сын будет банкиром… Я очень хорошо понимаю, что имя Дюваль слишком ничтожно для дочери баронессы де Марсильи и внучки маркизы де ла Рош-Берто. Но поверьте, баронесса, если бы мой Эдуард был герцогом, если бы у него были миллионы — и тогда он сложил бы все это к ногам Цецилии, как кладет теперь триста или четыреста тысяч франков, которые мы имеем… Боже мой! Вы плачете, баронесса?
— Да, я плачу, мой любезный господин Дюваль, но плачу от благодарности. Доброта, с которой вы сделали ваше предложение, тронула меня до глубины души. Если бы это зависело от меня одной, то я дала бы вам руку и сказала, что это предложение не удивляет меня, потому что оно сделано прямо от сердца, и я приняла бы его. Но вы должны понять, что мне необходимо посоветоваться с дочерью и матушкой.
— О! В Цецилии я почти уверен, — обрадовался Дюваль. — Эта мысль пришла мне в голову год тому назад, и я наблюдал за Цецилией, когда она гуляла вместе с Эдуардом. Тогда она еще не любила его, это правда, но ведь они знают друг друга так давно и так привыкли друг к другу… Если это доставит вам удовольствие, баронесса, ваша дочь, без всякого сомнения, согласится. Но вот со стороны маркизы де ла Рош-Берто я, признаться, заранее предчувствую отказ.
— Оставьте это дело мне, — сказала баронесса. — Даю вам слово употребить все свои силы.
— Госпожа Марсильи, — вновь начал Дюваль, держа в руках аграф, — мне кажется, что при нынешнем положении дел бесполезно было бы…
— Господин Дюваль, — прервала его баронесса, — ничего еще не решено: Цецилии пока нет и четырнадцати, но через два года мы можем серьёзно все обсудить. А сейчас окажите мне услугу, для которой я пригласила вас сюда.
Дюваль, понимая, что срок, назначенный баронессой, сократить не удастся, покорно поднялся и приготовился ехать. Напрасно хозяйка дома просила его остаться обедать — он спешил обрадовать свою жену надеждой, которую подарила ему госпожа Марсильи. Дюваль простился, поручив участь Эдуарда искусному заступничеству баронессы.
Оставшись одна, госпожа Марсильи принялась благодарить Всевышнего за милость, которую он ей ниспослал. |