Он долго искал Марию в темно–зеленых, искрящихся под луной волнах, но так и не пошёл, вышел на берег до смерти усталый. Мария стояла на берегу одетая и смеялась над ним.

Потом они взошли на подмостки деревянного причала; причал, как старик, скрипел и крякал от ударов волн; неоновые светильники на тонких металлических шестах качались, словно пьяные, и катер, стоявший с заветренной стороны, то поднимал свою полосатую трубу вровень с деревянным настилом, то вдруг проваливался, точно из–под него выдергивали опору.

Маша и Андрей прошли в конец причала, глубоко вдававшегося в море, остановились у крепких металлических перил.

— Ветра нет, а море волнуется, — сказала Маша, склонясь над перилами и наблюдая за тем, как волны, набегая на конусообразный выступ причала, делились на две половины и продолжали свой бег дальше, к береговым постройкам.

— Инерция, — пояснил Андрей. — Закон природы.

— Здесь проявляется характер моря, — заметила Мария с серьезным, мечтательным раздумьем.

— Вам бы морячкой быть, вы о море, как о живом существе, говорите.

— А вы побудьте с морем наедине, понаблюдайте за ним, попробуйте понять его, и вам откроются тайны морской души, вы увидите: у моря есть характер. Вот хоть бы теперь: ветер давно стих, а волны грозно надвигаются из темноты. Море сердится, оно не может успокоиться, хотя того, кто вызвал его волнение, давно уже нет.

Мария облокотилась подбородком на сжатые кулачки и тоже смотрела в рокочущую, таинственную темень. Она как бы не замечала Андрея, не придавала значения факту его присутствия и говорила будто не ему, а морю, у которого она находила душу и характер.

Андрей слушал и думал.

«Умница… Развитая… Умеет сказать по всякому поводу. А я как истукан: молчу в ответ да киваю головой», — терзал он себя. Ему хотелось бы заговорить ей в тон и сказать что–нибудь интересное, но, к великой своей досаде, ему ничего не приходило в голову, и он молча смотрел в море, где время от времени вспыхивали огоньки непонятного происхождения. Андрею захотелось сказать ей об этих огоньках, и он повернулся к Марии.

Она купалась в резиновой шапочке и теперь, сняв шапочку, умудрилась в нетронутом виде сохранить на затылке массивный, красиво уложенный бутон золотистых волос. В свете неоновых фонарей лицо её было белым, а глаза и брови ярко–черными; вся её маленькая, изящная фигурка казалась нарисованной на фоне ночного темного берега. У Андрея росло желание обнять её, поцеловать. Он взял её за локоть… Мария посмотрела на него, улыбнулась и сказала:

— Идемте…

В курортный городок возвращались они по слабо освещенной приморской улице. Шли не к санаторию, а к домику, где жил Василек.

— Он, конечно, спит, — тихо проговорил Андрей.

— Да, дети рано ложатся, — ответила она задумчиво.

У калитки Андрей снова взял Марию за локоть.

— Подождите, — приблизился он к ней. — Постоим немного. — В его голосе была слышна решительность, настойчивость.

Мария отстранила руку. Сказала сухо:

— До свиданья.

Распахнув калитку, она исчезла в саду.

В полумраке Мария едва отыскала дверцу на террасе. Василек спал, раскинув руки. Она предусмотрительно уложила его одетым, боясь, что без нее он раскроется и простынет.

Мария укрыла Василька одеяльцем, вышла на крыльцо. В конце аллейки, у калитки, почудился силуэт человека. «Самарин», — решила Маша. Она подошла к заборчику, посмотрела вправо, влево.