– Откуда это? – грозно надвинулся монарх на Носатого.

– Мужчина тот… гонец… Поел, попил, вымылся, отдохнул, хорошие девки его стали охаживать, а он дернулся… в чем на свет родился, прибежал к прачкам… перепугал старух… И кричит: «Где мое тряпье?!» Дали ему одежду… хорошо хоть, не успели постирать… Он по карманам пошарил и выудил клочок этот… К моим ребятам прибежал, а те мне его передали… «Там, мол, нашел»… То есть, выходит, последний отряд пропал…

– Ты куда идешь, Кривой Сим? Кривой Сим не отвечал соседу, который задал вопрос, тревожно вглядываясь в лицо приятеля. Он молча шагал по широкой улице кампуса Зеленых Камней и смотрел прямо перед собой в какую-то одному ему известную точку пространства. Так иной раз люди глубоко задумываются, словно не видят и не слышат ничего вокруг себя, и даже не ощущают движений воздуха.

– Куда ты собралась, Паула-Проказница?

Девушка словно не услышала вопроса любимой тетушки. Она стремительно умчалась по боковой улочке кампуса и свернула на главную, оказавшись чуть позади Кривого Сима. Паула вглядывалась куда-то вдаль, и по ее узкому бледному лицу блуждала странная улыбка.

– Почему ты бросил мотыгу, Ридли-Зевота?.. Остановись, Ванда-Куст!.. Напился, что ли, Эдвард Длинный?..

… Мужчины и женщины, соседи и родственники, знакомые и просто поселенцы обращались к обитателям кампуса, но не получали ответа. Поселенцы, оставившие внезапно, в каком-то жутком в своей необычности порыве, полезные дела и привычные занятия, неспешно – но и не слишком медленно – вышли друг за другом по главной улице на дорогу, ведущую к большому пастбищу на границе степи и песков. А когда тракт вконец затерялся среди барханов, поселенцы, с лиц которых по-прежнему не сошли непонятные улыбки, сбились в кучу и так же молча, с отсутствующими взглядами продолжили путь в сторону Средних Мест.

Впрочем, нельзя сказать, что эти они отправились в дорогу без всякого повода и причины. Просто они и сами вряд ли объяснили бы, что ими двигало. «Иди сюда!» – вдруг раздался прямо у них в голове голос, по которому нельзя было понять, мужчине или женщине он принадлежит. Голос повелевал так строго и неласково, что руки сами собой оставили мотыги и прялки, ведра с водой, сковороды с жарящимися кактусами и глиняные кружки с огненной водой, а ноги, помимо воли и желания, зашагали в сторону пустыни.

Внешне разные – с темными волосами и со светлыми, с рыжими шевелюрами и совсем лысые, полные и худые, низкорослые и высокие, с зелеными и голубыми глазами, зоркие и подслеповатые, одетые зажиточно и в скромных нарядах, загорелые и с бледной кожей… и в то же время пугающе похожие друг на друга этим странным взглядом – таким странным, что даже самые решительные обитатели кампуса не попытались остановить своих соплеменников.

… Казалось, путники не замечали, как солнце, проделав путь по небосводу, приблизилось к линии горизонта и приобрело тот темно-багровый цвет, что уже не слепит жестокосердно глаза и позволяет разглядеть огромное светило; как тени, отбрасываемые холмами песка на другие холмы, становились длиннее, и как в небесах появлялись первые мерцающие точки. Они шагали и шагали, забыв про усталость и не замечая, что подошвы их непригодных для странствий по пустыне, обыденных домашних кайд почти совсем стерлись о шершавый песок. Шли, не имея при себе ни единого кувшина воды, но так и не вспомнив про естественную жажду. Переставляли ноги, не думая, что среди песков встречаются опасные твари, и не прихватив ни ножа, ни топора.

А голос продолжал звучать в их головах: «Иди сюда! Иди сюда! Иди…» – и так до бесконечности, не утихая ни на миг, но и не раскалывая болью череп.