Прежде, говоря о возможном прообразе мифического строителя Дедала, мы уже упоминали о том, что, согласно поверьям многих первобытных народов, шаман считается «своим человеком» в мире духов. Благодаря этому он может свободно передвигаться между небом и землей, сопровождает души умерших в их последнее пристанище, расположенное на небе или, наоборот, под землей, но может при случае и возвратить душу уже умершего или умирающего человека даже из самых глубоких недр преисподней (обычно в этом и заключается главная цель шаманского камлания). Теперь читателю, наверно, понятно, что упоминание о душе Фрикса в коротком, но очень выразительном рассказе Пиндара о походе аргонавтов вовсе не случайная обмолвка. Очевидно, в той версии мифа, которая была известна беотийскому поэту, Ясон еще характеризовался не только как великий воитель, предводитель дружины смельчаков — искателей приключений, но и как опытный шаман, которому Пелий мог дать столь необычное поручение, как возвращение души Фрикса в родной Иолк.
Причастность Ясона к «цеху» колдунов (шаманов) помогает понять также и другой странный эпизод из того же мифа, о котором, правда, не сохранилось никаких упоминаний ни в греческой поэзии, ни в прозе. Он известен нам только по великолепному, хотя и загадочному, рисунку работы знаменитого афинского мастера-вазописца Дyриса, украшающему краснофигурный килик (чашу для вина), хранящийся ныне в Ватиканском музее. На рисунке мы видим голову и шею огромного дракона, из раскрытой пасти которого свешивается тело обнаженного бородатого мужчины, явно находящегося в глубоком обмороке. Над ним участливо склонилась изображенная в полный рост опирающаяся на копье богиня Афина. По всей видимости, она собирается вернуть к жизни проглоченного и вновь извергнутого драконом героя. О том, какого именно героя хотел изобразить художник, мы можем догадаться лишь по одной детали — золотой бараньей шкуре, висящей на ветви дерева в глубине представленной на килике сцены. Рассматривая эту замечательную по совершенству художественного исполнения композицию, слишком нетерпеливый читатель, пожалуй, готов уже заключить, что на этот раз Ясону не повезло, попытка похищения руна окончилась для него неудачей. Вместо того чтобы, как об этом рассказывается в мифах, убить или хотя бы только усыпить дракона и затем бежать вместе с Медеей и со своей драгоценной добычей, он дал чудовищу проглотить себя и был возвращен к жизни лишь благодаря вмешательству покровительствующей ему Афины. Такая концовка мифа была бы, однако, чрезвычайно странной и непонятной. Она противоречила бы основным законам этого фольклорного жанра, которые требуют, чтобы герой всегда и во всех случаях выходил победителем из самых затруднительных ситуаций.
Для того, чтобы покончить с этим странным недоразумением, нам придется еще раз напомнить читателю о той важной роли, которую играет в мифе и тесно связанной с ним волшебной сказке мотив пожирания или поглощения героя или героев. Разбирая миф о Тесее и Минотавре, мы отметили, что в своих истоках этот мотив тесно связан с обрядовыми действами, входящими в программу так называемых инициаций (посвящений) подрастающего поколения. Но наряду с коллективными инициациями, через которые обычно проходят большие группы юношей или подростков, науке известны сугубо индивидуальные обряды посвящения, которые устраиваются специально для людей, занимающих в обществе особое положение благодаря выполняемым ими особого рода общественно полезным функциям, как, например, родовые или племенные вожди, позже ставшие царями, или на более ранних стадиях социального и культурного развития — шаманы. В мировом фольклоре засвидетельствованы разнообразные формы такого индивидуального посвящения через поглощение.
Примитивные народы, среди которых бытуют мифы и сказки такого рода, убеждены, что герой, побывавший в чреве чудовищного змея или в некоторых вариантах — рыбы, иногда другого животного, выходит оттуда обновленным, неуязвимым и, главное, обретшим чудесный дар всеведения — теперь ему становится понятен даже язык птиц. |