В глазах темнело, суставы напряглись, готовые лопнуть, пальцы немели, и Нута, уже погибая, почувствовала вдруг, что вытягивает… тянет че-ерт по-бе-ри косо зависшего над провалом мужика, поднимает вместе с облепившими его, сатанеющими от страха людьми. Страдая каждой косточкой и каждой мышцей, окаменев рукой, поясницей, шеей, она не имела сил еще и удивляться и только отметила краем глаза, что поднимает-таки лестницу с десятками облепивших ее мужчин и женщин, с напирающими на дальнем краю витязями. Так! Лестница поддавалась, медленно, но заметно скользила по осыпи вверх, обломанный конец ее сближался с порогом, и скоро щербатый парень без труда уже мог бы перевалиться в сени, когда бы не держала его вся куча сцепленных ужасом и надеждой людей.

Они не пускали друг друга, но лестница поднималась легче, быстрее, люди уже продирались в дверь, отталкивая спасительницу, пиная и перелезая через нее, когда Нута из-под чьих-то ног дотянула лестницу до конца и сомкнула с порогом — трещина растворилась в камне.

Толпа беглецов отбросила Нуту и ринулась в сени. Ослепленные волшебным видением, люди, едва прорвавшись, терялись, а там, снаружи вопили «скорее!» Там, за черным дверным проемом, мнилась беспросветная гибель, ужас, который еще несли с собой вломившиеся в свет люди. Страх отступил в темноту ночи и клубился за порогом. Раздавались жуткие вскрики и вой порубленных в десяти шагах от спасения.

— Скорей! Закрывайте дверь! Закрывайте же! На засов! — вопили те, кто уже прорвался, хотя беглецы напирали и, чтобы закрыть дверь, нужно было оттеснить замешкавших за порогом товарищей.

Отброшенная от входа, обессиленная, Нута уж ничего не могла поделать, разве кричать, увеличивая общий гвалт; она видела, что происходит нечто чудовищное. Когда сени забились народом, дверь начали закрывать, отсекая под жуткую брань и вой отставших; защемили хватающие косяк руки, перебили, вытолкали их вон и тотчас задвинули грубый железный засов, который нельзя было бы, наверное, переломить даже тараном. Всё!

Душераздирающий крик, грохот кулаков в доски доносились с той стороны приглушенно, как-то незначительно, словно бы не взаправду. Стоны эти уж не могли достать оказавшихся по эту сторону рубежа, но миродеры, взвинченные, будто в ознобе, переглядывались и, казалось, искали друг у друга на лицах оправдание себе и поддержку.

И грянул гром, как раскалывается гора, — обвалилась стена, дверь, пол — вся прилегающая ко входу часть сеней вместе с толпившимися на ней миродерами, все ухнуло вниз, в тартарары, с не оставляющим надежд грохотом колотого камня и щебня. Обвалился ковер у входа, затягивая тех, кто стоял подальше, — пала в провал чахлая женщина у самого обрыва, она дернулась схватиться за соседа и с визгом съехала в бездну.

Кто уцелел, прянули вспять, на двойную мраморную лестницу, где цеплялась за перила онемевшая Нута; другие бежали в обход лестницы — кто куда.

Черный провал клубился дымом и пылью. Утвердив ногу на остро обломанный край пола, Нута нагнулась над месивом песка и камней, в котором сгинули люди. Зыбучее месиво шевелилось и пучилось, проседая все глубже; обозначилась нога… шлем витязя или булыжник. Обвал уничтожил не только вход в сени, но и конец внешней лестницы с обвисшими на ней бродягами, погибли, верно, и витязи — все они были там, в бездне, раздавленные, переломанные, удушенные. Обширная яма поглотила собой верховья оврага на десятки шагов вокруг, дальний край провала терялся во мгле, С трудом можно было различить остатки ступенек, тусклые латы витязей, и еще дальше, где-то в ночи под звездами, разносились топот и ржание взбесившихся лошадей.

Пол под Нутой потрескивал и, казалось, гнулся, с тихим шорохом сыпались запоздалые обломки. Нута глядела в бездну, застыв душой, и ждала… ждала долго и бессмысленно, пока не сообразила, что ждать нечего.