Иван Дроздов. Похищение столицы
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Петр Трофимович, известный в своей стране и за рубежом литератор, вел подробные описания всех событий, происходящих в его семье. Из этих заметок он со временем намечал соорудить роман с традиционным названием «Хроника моей жизни». И сейчас без каких–либо особых намерений вынул из стола толстую тетрадь, датированную 1972‑м годом, раскрыл наугад страницу, читал:
«С некоторых пор стал замечать основательные перемены во всем укладе жизни нашей семьи: моя дочь, Вера, меня дичится, редко заходит на оба этажа башни, в которой я живу, не варит и не подает кофе, когда ко мне заглядывают живущие по соседству братья–писатели или кто приезжает из Москвы. Жена моя, Нина Николаевна, все чаще недомогает, лежит на диване у себя в спальне. А недавно, перед тем как ехать на работу, вызвала скорую помощь и ей сделали укол от давления. Врач выписал больничный, и Нина почти две недели не была на службе. В это–то время я и подступился к ней с вопросом:
— Мне кажется, ты чем–то взволнована. Вот теперь у тебя долго держится давление. Что происходит? Почему ты мне не говоришь?
Нина любит отдыхать в моем кабинете и сейчас сидит у горящего камина и читает недавно изданную книгу знакомого писателя, которую тот подарил мне. На заглавном листе под своим портретом автор начертал автограф: ”Дарю тебе свое скромное чириканье, которое ты, скорее всего, едва расслышишь. Подписывать автограф не стану, потому как для тебя и твоей биографии моя подпись мало чего скажет“.
В этом автографе — весь автор с его лукавством и амбициозным характером и тайным стремлением намекнуть на свою исключительность. Он был не столько талантлив, сколько тщеславен; у него хорошо складывалась карьера: он недавно был назначен заместителем главного редактора ”Огонька“ и, может быть, потому позволил себе и эту слишком уж заметную игру с писателем, которого считал старомодным, не популярным среди молодежи и по этой причине не имеющим будущего.
Нина сделала закладку в книге, положила ее на полку камина. И долго не отвечала на мой вопрос. Смотрела перед собой, думала. Потом повернулась ко мне, тихо сказала:
— Стоит ли тебе обо всем говорить? Ты тоже разволнуешься, перестанешь работать.
— Да уж, спокойствие нашему брату необходимо; сильные мысли не живут в ералашной голове, а если ты поэт, то рифма и вовсе бежит от психопата. Недавно мне Володя Фирсов признался: ”Стихи не идут, рифма в голову не лезет“. — ”Что так?“ — спросил я. А он говорит: ”Психую много. Да и пить стал больше. Поэзия, как пчелы, — пьяных не любит“. Ну, признавайся: чем ты встревожена? Будем тревожиться вместе.
Нина не сразу, но заговорила:
— Верочка нам с тобой сюрприз преподнесла: забеременела. Не знаю, что и делать.
— А и делать ничего не надо: я против абортов, пусть рожает. И незачем городить из этого проблему, не надо ее пилить, журить, упрекать. Случилось, так случилось. Наше дело — поддержать девочку в ее трудном положении. Ведь ей только в прошлом месяце восемнадцать исполнилось. Мать должна выносить ребенка в радости. Вот ты и создавай эту атмосферу радости.
— А отец ребенка? Он тебя не интересует? Ты даже не спрашиваешь, кто он и будет ли он ей мужем?
— Чего же тут спрашивать? Надеюсь, ты сама расскажешь.
— Суданец он, иностранный студент, — обожгла Нина нежданной новостью.
— Суданец? Это, как я понимаю, черный?
— Ну, не совсем черный, однако и не белый. Вроде бы араб он. Одним словом, студент из Судана. Африканец. Но ты обещай помалкивать. Боится Верочка твоего гнева. Знает она, как ты относишься к смешанным бракам. |