Артур согласился:

— Надо, конечно, но какие? У них деньги, охрана, милиция и прокурор… — все куплены. Ты же знаешь: они рынки контролируют. Мафия!

Трофимыч вернулся на место, задумался. А внук спокойно проговорил:

— Скверная история, ну, зато я урок получил. Ты знаешь, как я страдал и возмущался, когда милиция, принимая меня за кавказца, по десять раз на день проверяла документы. Я из–за этого в Судан собирался ехать или в Америку, а теперь… вдруг понял, как права милиция. И вовсе не осуждаю русских. Грузин этих, армян и прочих азиков не только проверять, а и гнать из Москвы в шею надо. А что милиция под горячую руку меня с ними путает — что же делать, если на них похожим уродился; готов и пострадать, но только чтоб их не было в нашей столице. Я‑то москвич и у меня кроме Москвы другого города нет, а у них Ереван есть, и Баку, Тбилиси. Пускай дома живут.

Артур говорил тихо, но душа его чуть не плакала от обиды. И дед услышал боль его сердца. Тихо заговорил:

— Ладно, сынок. Из–за денег не убивайся. Такой вот они народец. Впредь умнее будешь, деньги с них вперед надо брать и работу по частям сдавать, и под расписку. А сейчас ты иди и отсыпайся. И не рви душу. В жизни бывает всякое. Я на войне пять раз был ранен, а видишь: живу и тружусь до сих пор. И денег за свои книги совсем не получаю. Демократы голодом решили извести русских писателей, а мы не сдаемся. Надо учиться держать удары судьбы. И из каждой свары выходить повзрослевшим и сильным. Иди, сынок, отдыхай.

Трофимыч любил внука, видел в нем осуществленную мечту иметь сына, и Артур платил ему нежным сыновним чувством. Подошел к деду, обнял его и, прижав к себе седую голову, долго стоял так. Потом отправился в спальню.

Была средина мая, яблони накрыли сад белым облаком, в рост пошел картофель, вокруг бассейна и у бани сочно зеленели молодые побеги крапивы. Трофимыч работал, Артур лежал у него в спальне. К отцу зашла Верочка. Одета во все самое лучшее, глаза блестели каким–то внутренним возбуждением, на щеках румянец.

— Через два часа к нам приедут гости!

Отец поднял на нее усталые глаза:

— Я никого не звал; видно, приедут твои гости?

— Да, будет брат Ахмета и с ним еще какой–то олигарх.

Вера пошла вниз, а Трофимыч вспомнил вчерашний разговор с внуком. Артур сказал:

— Я все время думаю, как им отомстить.

Трофимыч посоветовал:

— Я тоже думал об этом, но потом решил подождать немного. Время действий не пришло; народ оболванен и усыплен телевизионным вороньем. В этом сатанинском ящике сидят те же инородцы, но только злее и коварнее. Простой русский человек их еще не знает. Не видит он даже и того, что Москву у него отнимают. Где–то я читал: в Москве и Подмосковье одних только кавказцев полтора миллиона живет. Питер тоже наполовину заселили, а теперь и на всю нашу землю замахнулись. Людям все чаще является мысль о войне. Без войны нам не очиститься, не прозреть. И войн, как я думаю, будет много. В том числе и с американцами. Они точат нож и скоро на нас полезут. Им неймется учинить на русской земле Большую Югославию. И, видит Бог, многое у нас им удастся порушить. Может случиться такой армагеддон, какого свет не видел. Но ум американцев слаб, они не могут просчитывать дальние результаты. А там, вдалеке, за пожарами войн и разрушений, виден зверь, который им сломает шею. Зверь этот: дух славян! Бомбы, падавшие на Югославию, не разбудили этот дух, но первая ракета, запущенная на города Белоруссии или России, вздыбит славянскую ненависть; русич заревет, как раненый медведь, и почнет крушить все на своем пути. Вот тогда твои обидчики и все торгашеское комарье, вьющееся на рынках и сдирающее с нас кожу, не успеют добежать до вокзалов и аэропортов. Вместе с ними пойдут на распыл и все те, кто ныне, словно жадные крысы, ползают по кабинетам и залам Кремля.