Впервые с тех пор, как он стал дихганом, Абивард получил возможность управлять наделом в сравнительно мирной обстановке. Время от времени горстки хаморов пересекали Дегирд и направлялись на юг, доходя до его земель, иногда со стадами, иногда просто как налетчики, но Абиварду с его конницей всегда удавалось прогнать их. Великое вторжение степняков в Макуран, которого все боялись после катастрофы в Пардрайянской степи, так и не состоялось.

— Хоть и страшно не хочется говорить это, но, может быть, дань, которую Смердис заплатил хаморам, все же принесла некоторую пользу, — заметил Абивард.

Фрада сплюнул на пандус крепостной стены, по которому они расхаживали вдвоем:

— Тьфу на него, этого Смердиса, и на его дань. Узурпатор вонючий. Как у тебя язык поворачивается говорить хорошее о человеке, с которым ты воевал почти два года? Если бы не ты, он до сих пор был бы Царем Царей. Ты что, не рад, что его больше нет?

— Рад, конечно. Как ты сказал, я прошел через слишком многое, чтобы избавиться от него, и не мне жалеть, что его больше нет. — Однако какой-то голосок в мозгу Абиварда вопрошал, а будет ли в конечном счете Макурану какая-нибудь разница от того, что на троне сидит Шарбараз, а не Смердис. Стоит ли смена правителя всей пролитой ради этого крови и потраченных ради этого денег?

Он яростно приказал этому голоску заткнуться. Что бы ни сделала гражданская война с Макураном в целом, его-то личное будущее — и будущее его рода — она обеспечила. Без нее он никогда не стал бы зятем Царя Царей и вероятным дядей наследника Шарбараза. Он остался бы заурядным приграничным дихганом, почти не задумывающимся о том, что происходит за пределами его надела.

«Так ли уж это было бы плохо?» — спросил голосок. Он сделал вид, что не слышит вопроса.

Из дверей жилой части вышла Рошнани и прошла через двор. Увидев его на стене, она помахала ему рукой. Он помахал в ответ. Конюхи, подмастерья кузнеца и служанки во дворе почти не замечали ее, и Абивард посчитал, что это — большой прогресс. Первые несколько раз, когда она осмеливалась выйти с женской половины, люди либо пялились на нее, вылупив глаза, либо отворачивались и делали вид, будто ее там нет, — последнее казалось Абиварду много хуже.

Жадные глаза следили за Рошнани с женской половины. Из-за того, что натворили Кишмара и Оннофора, Абивард не торопился предоставить остальным женам и сводным сестрам ту свободу, которой пользовалась Рошнани. Он с радостью предоставил бы ее матери, но Барзоя сама не захотела. Если одно из лиц за узкими окошками принадлежало ей, он не сомневался, что ее губы вытянуты в ниточку неодобрения.

Фрада сверху кивнул Рошнани и сказал:

— Я боялся, что будет хуже.

— Большей похвалы по этому поводу я от тебя еще не слышал, — сказал Абивард.

— А я и не собирался хвалить, — сказал Фрада. — Мои слова означают, что теперь я не смотрю на это дело с такой полной неприязнью, как вначале.

— Отсутствие полной неприязни и есть наибольшая похвала, которую я от тебя слышал, — не отставал Абивард.

Фрада скорчил страшную рожу и сделал вид, будто сейчас ударит брата. Потом робко произнес:

— Надеюсь, ты не очень рассердишься, если я скажу тебе, что несколько раз разговаривал с госпожой Рошнани?

Абивард понимал его робость: если, по макуранскому обычаю, благородный муж был единственным мужчиной, который мог, не нарушая приличий, смотреть на собственную жену, то уж тем более разговаривать с ней никакому другому мужчине не дозволялось. Абивард сказал:

— Не переживай из-за этого. Когда я разрешил ей выходить с женской половины, я знал, что такое будет происходить постоянно.