Он чувствовал это, когда позвонил Гринмантл и кричал сердито и взволнованно о количестве времени, которого не вернуть.

— Вы меня слышите? — требовательным тоном спросил Гнирмантл. — Есть необходимость в моем приезде?

Серый Человек ответил:

— Генриетта — приятный городок.

Он чувствовал это, когда позволил себе войти в дом приходского священника Святой Агнесс и поинтересоваться у пастора внутри, исповедовались ли братья Линч в том, на что следовало бы обратить внимание. Шокированный священник издавал разнообразные шумы, когда Серый Человек схватил того и протащил через небольшую ламинированную столешницу в кухне, круглый стол для завтрака и через автоматическую кормушку для двух приходских кошек, Джоан и Димфны.

— Вы очень больны, — сказал священник Серому Человеку. — Я найду способ вам помочь.

— Мне кажется, — ответил Серый Человек, опуская священнослужителя на ларец с новыми молитвенниками. — Я уже его нашел.

Он чувствовал это, когда каждое устройство в Унынии Цвета Шампанского загорелось, как рождественская елка, вспыхивая, рыдая и пульсируя изо всех сих. Когда это впервые началось, его первой мыслью было: «Да. Да, именно это я чувствую».

А потом он вспомнил, зачем он здесь.

Вспыхнули огни, датчик резко подскочил, заголосил сигнал тревоги.

Это был не тест.

Медленно, неумолимо показания вытянули его из города, вознаграждая еще более мощным результатом. Серый Человек чувствовал это даже сейчас, в неизбежности охоты за сокровищем. Время от времени устройства зависали, данные мерцали. А потом, как раз тогда, когда он начинал подозревать, что аномальность исчезла навсегда, оставив его на произвол судьбы, измерители вновь взрывались светом и звуком, еще более сильными, чем до того.

Это был не тест.

Сегодня он найдет Грейворена.

Он это чувствовал.

Глава 40

В одиннадцать следующим утром Гэнси получил серию сообщений от Ронана. Первое было просто фотографией. Крупный план части анатомии Ронана, которую он раньше не видел.

С привязанным туда закрученным ирландским флагом. Это не было самое гротескное проявление национализма, но близко к тому.

Гэнси получил сообщение в середине чайных посиделок его матери. Одурманенный плохим сном на диване, ошеломленный сдержанной социализацией, творящейся вокруг, и преследуемый ссорой с Адамом, он не сразу осознал возможный смысл такой фотографии. Понимание только начинало пробиваться, когда пришло второе сообщение.

«Прежде чем ты услышишь это от кого-либо другого: я разбил Свинью».

Гэнси внезапно совсем проснулся.

«Но не волнуйся, чувак, я все взял под контроль. Передавай привет твоей маме от меня».

Во всяком случае, выбор времени был удачным. Потому что Гэнси унаследовал от своей матери крайнюю неприязнь демонстрации скверных эмоций на публике («Лицо каждого — это зеркало, Дик, стремись заставить его отражать улыбку»), получение новостей в окружении аудитории, тонкого фарфора и смеха дам в их пятьдесят подарило ему время, чтобы выяснить, как реагировать.

— Все в порядке? — спросила женщина напротив него. Гэнси моргнул.

— О, да, спасибо.

Не было таких обстоятельств, при которых он ответил бы на этот вопрос по-другому. Возможно, только если бы он обнаружил, что кто-то из его семьи умер. Возможно, если бы одна из его конечностей была бы отделена от тела.

Возможно.

Когда он передавал поднос огуречных сэндвичей от женщины справа к женщине слева, он задался вопросом, проснулся ли уже Адам. Он подозревал, что Адам не спустился бы, даже если и проснулся.

Его мозг проиграл изображение Адама, швыряющего фигурки на пол.