Гэнси украдкой посмотрел через его плечо. Его губы сложились во что-то, напоминающее «тссс», только без звука.

— О, что такое? — потребовал Адам. — Ты боишься, что кто-нибудь услышит? Они узнают, что не все идеально на земле Дика Гэнси? Доза реальности могла бы помочь тем людям! — Внезапно повернувшись, он схватил все статуэтки со столика Королевы Анны. Лисы в бриджах и терьеры отправились в полет. Все они попадали на пол с удовлетворяющим и болезненным грохотом. Он повысил голос. — Мир кончается, люди!

— Адам…

— Я не нуждаюсь в твоей мудрости, Гэнси, — продолжал он. — Мне не нужно, чтобы ты был моей сиделкой. Я попал в Аглионбай без тебя. Я получил Блу без тебя. Я пробудил энергетическую линию без тебя. Я не приму твою жалость. — Теперь, наконец, Гэнси молчал. Было что-то очень далекое в его глазах или в линии губ, или в подъеме подбородка. Он больше ничего не говорил. Он только слегка тряхнул рукавом, который удерживал Адам, позволяя складкам разгладиться. Его брови были сведены, как будто действие требовало большей части его внимания.

А затем он оставил Адама стоять в коридоре.

Зеркало рядом с Адамом отразило его и мерцающий силуэт призрака, которого никто, кроме Адама, не видел. Она кричала, но звука не было.

Глава 37

Это был сон: сидеть на пассажирском сидении Митсубиши Джозефа Кавински, аромат аварии цеплялся за одежду Ронана, приборная панель в белом орнаменте.

Кавински с исхудалым и диким лицом, отвратительно соблазняющая лирика, которую выплевывали динамики, покрытые венами верхушки суставов на коробке передач. Запах в машине был сладким и незнакомым, ядовитым и приятным, таким, как, Ронан всегда думал, пахла марихуана до того, как он приехал в Аглионбай. Даже ощущение гоночных сидений было незнакомым; они удерживали плечи Ронана и всасывали его ноги куда-то глубоко, словно ловушка. Каждый удар на дороге тут же резко отдавался прямо в кости Ронану. Прикосновение к рулю — и их бросало то в одну сторону, то в другую. Это было похоже на автомобиль, созданный для добычи пищи и произведения беспокойства.

Ронан не знал, любит он это или ненавидит.

Они не разговаривали. Ронан, в любом случае, не знал, что он мог бы сказать. Такое ощущение, будто что угодно могло бы случиться. Все его секреты вроде бы оказались в опасной близости от поверхности.

Кавински гнал из Генриетты, мимо Диринга, в никуда. Дорога из четырехполосной превратилась в двухполосную, и чисто черные деревья давили на матовое черное небо над головой. Ладони Ронана вспотели. Он наблюдал, как Кавински переключает передачи, пока они ползли по извилистой проселочной дороге. Каждый раз, когда он включал четвертую скорость, он пропускал сладкое место. Не мог же он не чувствовать, как в этот момент провисал автомобиль?

— Мои глаза прямо тут, дорогуша, — сказал Кавински.

С презрительным шумом Ронан откинул голову на сидение и всмотрелся в ночь. Теперь он мог сказать, где они были; они находились рядом с площадкой для ярмарки, где проводилась кайфовая вечеринка. Этим вечером огромные прожекторы были темными, единственным свидетельством ярмарки были флаги, по которым пробежались фары. Они оказались на свету всего на мгновение, словно выцветшие призраки флагов, а затем ничего, кроме поросли, так как Кавински двигался по заросшей гравийной дорожке перед ярмаркой.

Через несколько ярдов Кавински остановился. Он взглянул на Ронана.

— Я знаю, что ты.

Это было подобно аварии. Подобно пробуждению после сна. Ронан застрял во льдах, уставившись на него в ответ.

Митсубиши смотрела прямо, где дорога превращалась в безграничную поляну. В свете фар Ронан заметил другую белую машину, припаркованную впереди. Когда они подобрались ближе, огни осветили огромный спойлер на багажнике, а потом появилась часть ножа, нарисованного сбоку.