|
Он поднял Вальдевул и левой рукой тщательно загнул на его рукояти плохо слушающиеся команд пальцы правой. Затем он обхватил их сверху более‑менее здоровой кистью, выставил лезвие вверх и полетел из последних сил. Он стал стрелой, у которой только один шанс поразить врага: потом она падает, как бесполезная палка… Вальдевул, бывший наконечником этой стрелы, рассек воздух и вонзился в живот Орзариса, пробил его насквозь, выйдя наружу на спине, рядом с шеей. По лезвию, рукам Соргена, его груди, животу и ногам хлынули потоки крови. Орзарис обмяк и навалился на своего убийцу, сложив руки на плечи, словно хотел обнять. Вместе они стали снижаться, вернее, падать.
Лицо Орзариса, его пузырящиеся кровью губы и наполненные страданием глаза вплотную приблизились к Соргену. – Это не… правильно… – прохрипел Белый. – Моя смерть… напрасна… но убивать грешно… Тут они свалились на грязный тротуар, причем снизу был Сорген, а Орзарис придавил его сверху своим немалым телом. Он еще был жив и продолжал шептать, хотя кровь лилась изо рта сплошным потоком. – Я прощаю тебя… брат… но ты не должен быть Черным… подумай о тех, кто умрет… обратись к Облаку! Словно нарочно, с именем Бога на устах, Орзарис дернулся в последний раз и умер. Голова его опустилась на плечо Соргена, будто бы ища утешения или отдохновения. Колдун тяжело хрипел, ловя воздух открытым ртом; мертвое тело волшебника обдавало его жаром, а одежды стали липкими и горячими от пропитавшей их крови. Зажатый между мертвецом и твердым камнем дорожки, ведущей к крыльцу дома Колокольчика, Сорген не мог пошевелиться. Ему казалось, что он тоже умирает и мутная пелена застилала взор. Каждая капля крови Орзариса оставляла свой след на коже Соргена, заставляя ее дрожать. Кровь пропитала его одежды, стекала по лицу, заполняла ушную раковину и щекотала шею. Последние слова белого волшебника колоколом стучали в голове. Прощение? Он говорил о прощении человеку, который убил его? Из‑за которого погиб тот старик, возможно, его старый учитель, и эта красивая девушка, возможно, его возлюбленная? Этого странного всепрощения Сорген никак не мог понять. Разве можно не испытывать ярости, гнева и ненависти к врагам? Смертельным врагам, с которыми ты бьешься в мечом в руках, до полной победы или собственной гибели? Голос расстающихся с жизнью имеет великую силу. Смятенный, Сорген не мог думать ни о чем ином, как только о последней воле Орзариса. обратись к Облаку! Большей глупости нельзя придумать, но упорство и наивность Белого просто поражали. Неужели в своих убеждениях этот человек был именно таким, какими все остальные его собратья себя называли – добрым, бескорыстным, честным и благородным? – Нет! – прохрипел Сорген, и это усилие едва не стоило ему сознания. Нельзя судить о ком‑то по паре слов, выдохнутых в смертном бреду. Благородство и честность Белых – ложь, как и все их учение, ведь сам Сорген уже столько раз в этом убеждался. Но слова, слова Орзариса продолжали колотить его, как молоты. "Я прощаю тебя, брат!" Он говорил это совершенно искреннее. Он верил… – Сорген! Сорген! – закричала рядом Хейла. Он, поморщившись, скосил глаза направо и увидел ее, присевшую на корточки, всю измазанную грязью и кровью, баюкающую сломанную левую руку. Куртка была порвана в нескольких местах, волосы превратились в один сплошной колтун. – Ты жив! По лицу Хейлы ручьями текли слезы, отчего она казалась жалкой и ужасно несчастной. – Сорген! Этот ублюдок убил моего Зайпана! В бессильной злобе она встала и пнула мертвого Орзариса в ляжку. Тот медленно сполз вниз, освобождая Соргена, но колдун не торопился шевелиться. – Оставь его! – прошептал он. – Он… я… Сорген и сам не знал, что такого хотел сказать. |
