Когда же наконец, после всего этого, еще и сам частный пристав потребовал к себе глухого и принял его в допрос – то наш князь Тугоуховский сам прослезился от жалости к племяннику, согласился на все предложенные ему мировые условия для полюбовной сделки; а желая извлечь из этого дела хотя какую-нибудь пользу для себя, он свалил весь грех на домоправительницу свою и выговорил себе одну только льготу: непосредственную и немедленную помощь частного пристава для изгнания из бесспорных владений своих столь знакомого нам трех-бунчужного паши финского поколения, который, завладев самоуправно с давних времен и колом и двором, стеснял со дня на день далее знакомые права глухого халифа. После первой удачной попытки, которой мы были свидетелями, мощная Тио сделалась смелее и свирепее прежнего: она несколько раз уже прибегала к одной и той же развязке при возникавшем домашнем разногласии, а именно: отправляла глухого лбом или затылком в косяк, как сподручнее приходилось, а сама делала, что хотела. Такой однообразный, хотя и сильный, аргумент крайне прискучил глухому; домашних средств на обуздание домашнего зверя не хватало; ведка ис Фиборг не только отбилась вовсе от рук, не только сама прибрала к рукам хозяина, не только подымала на него руку – но грозила уже, не шутя, выгнать глухого черта на улицу, не дать ему ни куска хлеба и не пустить даже заглянуть в подворотню собственного его дома. Условие дяди было немедленно принято; частный нашел средства освободить владения его от этого внутреннего врага, и мир снова водворился, потому что глухой остался один в четырех стенах. Христианушка получил по мировой значительную часть отцовского достояния, составлявшую, по скромным понятиям его, необъятную сумму,- и щедро наделил своего благодетеля.

Иван Иванович хохотал от души, утешаясь этой дешевой победой, хохотал, потряхиваясь всем телом, подергивая плечами и покачивая головой своей в хомутике. Он всем сотрудникам своим, всей дружине обещал задать пирушку наславу, если выиграет дело, и сдержал слово.

В назначенный день все в доме Ивана Ивановича ожило, и пошла суматоха. Бал предполагался не такой замысловатый, чтобы заботиться о нем накануне, а с утра было-таки хлопот довольно. Фекла – это камердинер, повар, дворецкий, официант и разве потому только не кучер Ивана Ивановича, что он не держал лошади – Фекла вытирала окна и подоконники, мела, перетирала и чистила запасную посуду, скребла сени и крыльцо; Иван Иванович отправился в лавочку, в погребок, зашел к булочнику, а потом взял у приятеля на вечер скрыпку, да из соседней табачной лавочки напрокат гитару. Вы знаете, я полагаю, что во всякой табачной лавочке торгуют также гитарами, балалайками и римскими, как уверяют, струнами. Отчего балалайка и гитара сходятся здесь по принятому порядку с табаком – этого я не знаю. Иван Иванович взял инструменты эти про запас, на всякий случай, неравно развеселятся гости. Кроме разных съестных и питейных закупов, приглашена была на бал также вся стеклянная посуда с окна в кабинет, посуда, которая давно уже грелась на солнышке и ждала такого праздника.

И вот он перед вами, праздник этот, пир, вечеринка, или бал, как честил его сам радушный хозяин. Из числа женского полу приглашены были только две особы: виновница праздника, Акулина Петровна, которая разливала чай, да еще Фекла, собственно для разносу стаканов. Впрочем, было общество холостое, но почетное, дружина средней руки, посредством которой Иван Иванович действовал сбоку и подпруживал снизу. Наперед всего, удостойте благосклонного внимания своего самого хозяина, который, как от собственного удовольствия, так и по обязанности потешить гостей своих, открывает бал. На лице написано приятное, веселое расположение; а по губам видно, что Иван Иванович приговаривает под музыку: "оступилася, промолвилася" или что-нибудь подобное.