|
Помещики всей губернии, по случаю ярмарки, съехались в Сумбур и волею-неволею явились на концерт с фамилиею и семейством. Фамилия означает там собственно супругу, и вот почему один заезжий на чужбину Сумбурец на лаконический вопрос генерал-губернатора: "Фамилия ваша?" – отвечал простодушно: "Осталась в Сумбуре, ваше сиятельство". Чиновники большею частью брали билеты в долг, а купцы за наличные деньги. Зала наполнялась, служитель порядка стоял на своем месте, у боковых дверей, впереди слушателей, а концертиста нет: видно, немного замешкался; вот, вот идет.- "Начинайте с богом,- сказал Прибаутка,- играйте что-нибудь; ведь и моих музыкантов можно послушать". Волков подумал – и скомандовал сверхштатную увертюру, чтобы занять слушателей до приезду Виольдамура. Оркестр Прибаутки настроил скрыпки, потер смычки канифолью; Харитон Волков вышел, подал знак – увертюра шумно раздалась; Харитон зачастил рукою, удары волшебного жезла посыпались чаще и чаще, голова кивала, носок левой ноги слегка следовал этому движению, пальцы свободной руки также; отрывисто черкнули смычки в последний раз по всем струнам, и увертюра кончена. Виольдамуру давно выходить на свой амвон, пора запевать на удивление людей чудесную арию, которая поставлена была, настоянием Волкова, во главу концерта.
Но бедный Виольдамур был в эту минуту в самом жалком положении. Разодевшись в пух, как следует светскому артисту, знающему долг свой, он сидел еще дома, в шелковых чулочках и дамских башмачках, и ждал, чтобы покровитель его, Прибаутка, прислал за ним свою карету. Так обещал Прибаутка и думал сдержать слово, но вышло иначе: он захлопотался, забыл, что концертист ждет кареты его, и, сидя как на жаровне, вертелся и беспокоился о том, что Христиана еще нет. Между тем Христиан, прождав до последней возможности и взглянув с отчаянием на часы, должен был отправиться на концерт пешком, и еще бегом да вприпрыжку, чтобы не опоздать. Вечер был прохладный, воздух сыроват, а виртуоз, одетый щегольски нараспашку, в коротких панталонах, выскочил и побежал впопыхах без плаща. Ноги, по самые колени, ему так и обдало холодом и сыростью; но он не обращал на это внимания, а спешил в концерт. Прибежав с разгоревшимся лицом и с холодными ногами, Виольдамур как только вошел в теплую, ярко освещенную залу, чихнул – ступил шаг и чихнул снова; утер лицо платком и стал искать глазами Волкова – и опять чихнул трижды сряду и не мог ни шагнуть, ни ступить, ни оглянуться, чтобы не чихнуть; глаза заплыли слезой, нос залег, горло зудело – словом, шелковые чулочки в прохладный вечерок дорого стали бедному Христиану; он хотел что-то сказать и чихнул снова; тут на беду еще поднесли ему понюхать какого-то губернского косметик, от которого и здоровый нос, может быть, зачихался бы до обмороку; а вслед затем кто-то, думая пособить горю, поднес концертисту табаку, уверяя, что насморк от этого пройдет. Виольдамур, вошедши в это время на помост музыкантов, между тем как Волков стоял в томительном напряжении впереди и ожидал знаку, чтобы ударить смычком – бедный Виольдамур чихнул так, что едва устоял на ногах и махнул рукой, в которой держал платок выше головы своей; Харитон Волков принял это за условный знак начать увертюру,- ударил жезлом своим по партитуре – и шумный оркестр ударил в смычки; заревели басы, залились скрыпки, флейты и кларнеты – и не успел еще Виольдамур наш опомниться, как увертюра кончилась, а ему пора, и крайне пора запевать свою арию. Если десятка два или три различных музыкальных снарядов на разладе заглушали досель многократное а-чхи! несчастного виртуоза, то он, напротив, лишась внезапно этой защиты и покровительства, вслед за окончанием увертюры, при всеобщей тишине и ожидании, разразился снова в глубине оркестра исполинским а-а-чхи! в полное всеуслышание. Зрители и слушатели на этот раз приветствовали такое неожиданное заключение увертюры громким хохотом; губернатор поморщился, а Прибаутка в каких-то суетах, глупо улыбаясь, пялил глаза, стараясь проникнуть сквозь густую толпу музыкантов своих до самого чихателя, стоявшего еще позади оркестра. |
