— Северяне не прислушиваются к твоим словам? — спрашиваю я сочувственно.

— Северяне придумывают много своих слов, — усмехается Эткуру. — Снежный Барс может говорить, говорить и говорить — а так ничего и не скажет.

— Тебе тоже непросто тут, Львёнок? — говорю я. — Тут, в чужой стране, среди чужих? Да?

Эткуру бросает на меня быстрый взгляд:

— Тоже чужой здесь? Ха, я вижу, ты чужой. Не такой, как северяне. Понимаешь больше. Откуда?

— Я тоже с севера, но не из Кши-На, — говорю я, чувствуя, как между мной и послом ломается лёд. — Я горец. Пришёл сюда издалека, после того, как мои родственники погибли. Умерли в мор.

— Ты ко двору здесь, — говорит Эткуру.

— Мне нравится разговаривать с людьми, — говорю я. — А люди любят, когда их слушают. Правда?

— А мне вот не нравится с ними разговаривать, — говорит Эткуру. — С язычниками. И я им не нравлюсь — но так и должно быть.

Я улыбаюсь.

— Послу полезно нравиться хозяевам, — говорю я. — Так проще получить то, что нужно стране посла. Как ты думаешь, это правильно?

Эткуру неожиданно ослепительно улыбается в ответ. У него обнаруживаются острые искорки в глазах, яркие зубы и ямочки на щеках. Первый вопрос снят.

— Пойдём отсюда, — говорит он мне. — Пойдём в наше… жильё. Выпьем вина.

Я киваю и отмечаю движением зрачков начало рекомендованной съёмки. Вот, далёкая родина, смотри! Это — лянчинцы, южные варвары! Вот — их упрямый посол, злыдень-Эткуру. И вот — мы идём бухать в флигель для гостей, в самое их логово, на территорию Лянчина. И Анну, явно обрадовавшись, что мы оставили его в покое, снова садится на подоконник — но это пока неважно.

* * *

Уже почти закончив с обедом — доедая кусок холодной свинины — Элсу услышал лёгкие шаги на лестнице. Он вытер жирные руки куском холста и встал, подойдя к решётке.

Зи-А. Вряд ли кто-нибудь ещё в такое время. И видеть Зи-А Элсу был рад. Вот так просто — рад. Причин много — и то, что Зи-А не солдат и быть солдатом не может, причина вовсе не главная.

Каморка на башне закрывалась одной только решёткой с таким расстоянием между прутьями, что Элсу и Зи-А легко могли просунуть между ними руки. Здесь, в бывшем караульном помещении со стрельчатым окном, в которое виднелся далёкий горизонт в синей дымке, Элсу чувствовал себя гораздо легче морально, чем в подвальном каземате, несмотря даже на холод — и он подозревал, что его переселили на башню не без участия Зи-А. И солдаты перестали брезгливо коситься на Элсу не без участия Зи-А. Странная правда.

В самом начале знакомства Элсу думал, что Зи-А ничего не понимает. Не понимает, что лянчинцы — враги северян. Не понимает, что сам не представляет для южной армии даже той минимальной ценности, какую имеет рабыня — в случае победы Зи-А просто прикололи бы, как ягнёнка, даже не взглянув на его милое бледное лицо; в худшем случае — прикололи бы… потом, разобравшись, что с ним не так. Да что там! Элсу казалось, что Зи-А не понимает даже, насколько он сам — неудача Творца, ошибка, которую из странных соображений не исправили.

И всё это оказалось заблуждением. Зи-А всё понимал и не был ошибкой. И за две луны плена Элсу сам начал понемногу понимать, что мир сложнее, чем казалось раньше, а ошибкой вполне может оказаться его собственный привычный взгляд и даже привычный взгляд братства вообще. Время от времени Элсу становилось до оторопи жутко от таких мыслей, но тогда надо было просто подумать о чём-нибудь другом.