Сначала на мне, как на потенциальном женихе, тоже попытались было проверить коготки. Но мне казалось, что на всех них – и молодых, и старых – лежал густой налет библиотечной рутины, а серые библиотечные халаты и шлепанцы не вызывали ничего, кроме отвращения. Поняв это, они тут же ополчились на меня. Проявив чудеса изобретательности, коллеги действительно в конце концов сумели сделать мою жизнь невыносимой. А когда последовал вызов на ковер к начальству (тоже женщине, кстати) за непозволительное чтение «антисоветской литературы» в течение рабочего дня, терпение мое лопнуло.

В день выдачи зарплаты, перед самым Восьмым марта, чтобы по-настоящему отомстить, я подобрался к сумочке моей самой зловредной гонительницы, выкрал у нее всю наличность и спрятал деньги между книгами прямо над ее рабочим местом.

Два дня ее утробные рыдания и показное сочувствие злорадных подруг наполняли меня гордостью восторжествовавшего правосудия. Как Шерлок Холмс, я участвовал в расследовании, а когда оно зашло в полный тупик и распухшая «харизма» врагини уже начала вызывать жалость (я и не знал тогда, что она живет на одну скромную библиотечную зарплату!), я признался в содеянном и торжественно вернул похищенное. Разгорелся страшный скандал. Коллектив возопил, что недаром подозревал меня во всех смертных грехах. Срочно созвано было производственное собрание, на которое вызвали мою мать и, приняв ее слезливые извинения, обещали дела не возбуждать (только позже я узнал, какой это было липой!), но в качестве одолжения разрешили мне, как опозорившему звание советского библиотекаря, написать по-хорошему заявление об уходе.

Разумеется, по дороге домой мать пыталась вовлечь меня в бурю своих эмоций. Мне было жаль ее, было, конечно, стыдно – я чувствовал себя преступником. И в то же время отчетливо понимал, что никогда не смогу объяснить матери свою собственную точку зрения на все это и пора мне, чтобы перестать приносить всяческие неприятности, отрываться в самостоятельную жизнь.

Вечером этого же дня меня ждал тяжелый разговор с обычно молчаливым дедом. Дед заявил, что я опозорил не только звание библиотекаря, но и все наше семейное гнездо на улице Серафимовича, доставшееся нам благодаря его огромным заслугам, и что мне здесь, как и в коллективе читального зала, больше не место.

Наутро я собрал вещи и переехал в общежитие. Правда, официально мне, как заочнику и москвичу, места не полагалось. Но когда я напряг-таки силы и обаял комендантшу (сорокалетнюю незамужнюю тетку, кстати, прямую, незлобную и по-человечески мне симпатичную), у меня не только отпали проблемы с жильем до конца учебы (а захотел бы – так и дольше!), но и образовалась хоть и крохотная, но отдельная комнатушка. Где именно она, Раиса Петровна, вскоре и сделала меня мужчиной. Женщиной она оказалась не ревнивой и все мои многочисленные грехи списывала на «молодое дело». Зато бескорыстно подкармливала, обстирывала и привечала меня, так что все эти годы была мне по-своему ближе, чем даже родная мать.

Хотя почему «даже»? В доме на улице Серафимовича я с тех пор никогда не был, лишь регулярно встречался в Репинском сквере с любимой бабкой.

Без меня умер дед. Бабка пережила его ненадолго. А тут как раз грянули новые времена. Оставшись одна и потеряв, видимо, надежду на личную жизнь, мать сдала квартиру фирме «Макдоналдс», за что по договору не только получила отдельную жилплощадь, но и выплату четырех-пяти тысяч долларов ежемесячно. Богатство только обострило ее природную жадность: она захватила с собой нашу старенькую приходящую няню – тетю Нюшу, все домашние хлопоты поручила ей, сама же затворилась в «однушке» на Нагорной улице, ни с кем не общалась, в квартиру впускала только меня (постоянно жалуясь мне на «маленькую пенсию» и сама себе веря), да и то не чаще раза в два-три месяца, а так – ограничивала общение телефоном.