Старость пришла, и довольно давно, а счастья что-то не наблюдалось. И теперь, как ехидно уверяли моя дочь и моя бывшая жена, ей оставалось только «копить на золотой гроб». Не исключаю, что именно так она и поступала.

Вот и дом, где добровольной затворницей живет моя мать. И вот я, блудный сын, звоню в неурочное время в дверь материнской «однушки» на Нагорной, такой же чужой для меня, как и этот старческий жеманный голос за дверью:

– Кто там? Это ты, Кирилл? – как будто мы не условились заранее и это мог быть кто-то другой.

Мать проводила меня в комнату. На столе стояли чайные чашки и вазочка с сушками «от тети Нюши». Мать села напротив, вглядываясь в меня с жадным интересом – интересом к текущей мимо нее, ускользающей и пугающей жизни.

В детстве мать казалась мне красивой. И я не помню, когда впервые вдруг начал замечать, как медленно застывает на ее лице, опуская углы рта, поджимая губы, чуть выдвигая нижнюю губу вперед, выражение брезгливого недовольства людьми и жизнью. Для меня она всегда была неумолимым и неподкупным судьей. А судей, как правило, боятся и избегают – любить их нельзя…

Матери не нравилось, что я помню и люблю своего отца. Не нравилось, что дома я ни с кем не общаюсь, а только читаю книги. Не нравились мои друзья. Не нравился выбранный мной факультет, моя работа в библиотеке, закончившаяся, по ее выражению, «полным провалом». Ей не нравился мой общежитский образ жизни (хотя моим уходом из дома она как будто даже была довольна – она оставалась единственной наследницей огромной правительственной квартиры). Ей не понравилась моя жена, а дочь, свою внучку, она и вовсе не причислила к «людям своего круга».

И все же, при всем отчуждении между нами, я постоянно чувствовал к ней смутную жалость. Жалость и какую-то неопределенную недосказанность между нами. Я никогда не мог сказать ей, какой пустой и ненужной представляется мне ее жизнь и как я рад, что вырос непохожим на нее.

И ради чего она так обустроила свою жизнь? Ради сиюминутной сомнительной выгоды предать любовь – и уже не встретить новую. Разочароваться в семье, в сыне, не иметь никакого дела и никакой привязанности, которым можно посвятить свою жизнь… Впрочем, одна привязанность – сильнейшая! – у нее была: привязанность к «золотому сундуку». Эта привязанность (в прямом смысле слова – мать не клала деньги на книжку и боялась выйти из дома – вдруг ограбят?) разлучила ее с невесткой, со внучкой (со мной только добавила холоду), даже честнейшую тетю Нюшу, которой – правда, на словах – мать обещала квартиру, она учитывала в каждой копейке, нередко доводя ее до слез. Тетя Нюша не раз хлопала дверью, но в конце концов возвращалась. Эта привязанность заключила мать в невидимую золотую клетку, и под конец жизни пленнице становилось там все страшнее. Я с жалостью чувствовал, как мать неосознанно бьется в своем заключении, пытаясь за кончик хвоста, как радужную птицу, задержать пролетевшую мимо жизнь.

Сейчас она сидела напротив и с интересом смотрела на меня, не решаясь спросить прямо – зачем я явился, да еще так неожиданно? Чтобы отвлечь ее внимание, я завел разговор на любимую тему:

– Мама, я получил за последние статьи – помнишь, про события на Дубровке? – большую премию. Вот, решил занести – ты говорила, у тебя там долг за квартплату?

Кислое лицо ее сразу же разгладилось и заулыбалось, как будто даже помолодело.

– Вот спасибо, Кирилл Андреич! – шутливо сказала она.