После знакомства с хозяевами — встретила гостей и Евдокия Филимоновна, — а также обязательных — по обычаю — разговоров о здоровье, погоде, расспросов о житье‑бытье сели за стол, накрытый по причине жары не в доме, а в саду, среди яблонь, вишен, кустов малины, где было совсем не жарко. Хозяева выставили на стол все, что характеризовало русскую трапезу, слегка подкорректированную современным отношением к еде. Здесь были блины с медом, пироги с вязигой, солянка с грибами, просто грибы разных видов, соленые и маринованные, кулебяка, расстегаи, свекольник, пять сортов варенья, в том числе из водяники и голубики, и разнообразное питье: сбитень, клюквенный напиток, морс из поленики и медовый квас. Присутствовал также кисель из морошки. Двухлитровая пластмассовая бутыль с кока‑колой, которую принесли с собой гости, на этом столе явно была лишняя, как и торт с бутылкой шампанского. Зато чего не было на столе, гак это ни вина, ни водки, ни самогона.

— Аль хочется алкогольного чего‑нибудь? — хрипловатым басом поинтересовался Спиридон Пафнутьевич, заметив взгляд Крутова.

— Спасибо, не пью, — вежливо ответил Егор.

— Совсем али как?

— Только по праздникам, да и то — глоток шампанского.

— Одобряю, хотя говорят, что это не по‑русски. Привыкли, что славяне пьют всегда и помногу. Могу предложить настойку на травах, еще мой дед делал.

— Не ерофеич, случайно? У моего дядьки в Жуковке есть такая наливка, на граве гирлич настаивается. Глаза деда Спиридона сверкнули.

— Пил?

— Было, — признался Кругов. — Очень здорово лечит и сил прибавляет.

— То‑то я зрю, что у тебя параэнергетика высокая. Кругов переглянулся с Елизаветой. Взгляд подруги предупреждал: веди себя естественней. Хотя и сам Егор понимал, что дед явно начитанней и современней, чем можно было ждать, о чем говорило его знание научной и эзотерической терминологии.

— Веры какой будешь, сынок?

— Православной, — смутился Егор.

Мама его в детстве, конечно же, крестила, однако в церковь он практически не ходил и к церковному выражению любви к Богу относился скептически, считая, что достаточно эту любовь и веру носить в душе.

— Понятно. — Спиридон Пафнутьевич делал ударение на букве «о», отчего его говор походил на речь коренных вологодчан. — Мне говорили, что ты якобы служил в спецназе?

— Служил, — подтвердил Кругов, вспоминая разговор с отцом Елизаветы, который задавал почти те же вопросы, но, помня совет Парамона Арсеньевича, сказал прямо:

— Уволили меня… за неподчинение приказу.

— Это не из‑за случая ли в Ингушетии? Кругов заглянул в глаза старика, остающиеся спокойными и мудрыми. Было ясно, что знает он гораздо больше, чем можно было предположить.

— Так точно, из‑за этого.

— Да, человек ты своенравный, это заметно, — задумчиво качнул головой Спиридон Пафнутьевич. — И до какого же звания дослужился?

— До полковника.

— Мог бы и до генерала дойти?

— Наверное, мог бы, хотя для меня это было совсем не главным.

— Хватит, старый, мучить гостя расспросами, — вмешалась Евдокия Филимоновна, под стать мужу крупная, величавая, с добрым и одновременно строгим лицом, хранящим остатки былой красоты. — Ешьте, гости дорогие, ешьте, еще успеете наговориться.