Эта машина наделена властью одарить их ещё тридцатью, пятьюдесятью годами жизни. Через год от них может остаться в этом богом забытом месте только горка обглоданных костей — но они могут и очутиться в совсем другом мире — сидеть, например, на крикетном матче, в тени каштана, с пивной кружкой в руках. Только эта машина способна преодолеть единственную настоящую границу, известную человеку, и они вместе с ней. Какими бы разными путями ни приходили они к этой мысли, для всех она значила одно и то же, в ней была заключена их надежда на жизнь,
— Похоже на самолёт, — громче повторил Моран.
Кроу пошевелил пересохшим языком:
— Похоже, черт меня побери!
Крыло было укреплено в гнезде параллельно другому. Между ними натянули трос к тому месту на двигателе, где предстояло установить стойку, — и конструкция приобрела форму аэроплана: два распростёртых крыла и три ножа пропеллера. Вчера Таунс видел нагромождение обломков, ещё более бесформенное из-за снятого и водружённого на крышу крыла. Он не мог выразить словами своих чувств. Такое ощущение испытывает каждый пилот, когда его самолёт неподвижно стоит в начале взлётной полосы и башня даёт разрешение на взлёт. Душой он был уже в полёте.
Стрингер стоял в стороне, осматривая линии конструкции, уже весь в следующей операции: установке стойки и натяжении тросов. Они будут держать новое крыло.
— Смотрится так, будто вот-вот взлетит, — заметил Белами.
Таунс с отяжелевшим от усталости телом направился к старому фюзеляжу. Проведя рукой по крылу и глянув на сухие пальцы, он проворчал:
— Жаль, что этого никогда не случится.
И впервые за это утро они задумались о своём положении. Росы опять нет. У них был бензин, было масло, был самолёт, но не было того, чем можно поддержать искру жизни.
Стрингер молча отвернулся, и Моран подумал: намеренно ли сказал это Фрэнк? Вероятно. Потому что ночью верх взял Стрингер.
Поднялось солнце. Они почувствовали его тепло — скоро оно перейдёт в нестерпимый жар. Ночи как будто не было.
Вот оно залило песчаный океан. Вздыбились на фоне неба горбы дюн, и вдруг Белами увидел плывущие над восточным горизонтом вертолёты: один за другим они беззвучно пролетали прямо по солнечному диску, три красные тени, отражённые в водяном мираже, всегда возникавшем здесь на рассвете.
— Альберт, — едва слышно выдохнул он.
— Что такое?
Так же тихо, сохраняя ряд, они скользили над несуществующей водой, все те же три. Боже правый, почему три, а не один, не десять, не сто, наконец, — какая разница?! И — исчезли. Не скрылись за дюнами, а просто испарились.
— Ничего, — ответил он.
Так вот что такое очутиться в шкуре Тракера Кобба! Сначала не так уж плохо: хотел увидеть самолёты-спасатели — и вот ты их видишь воочию, но в этот момент ты ещё можешь справиться с собой и сообразить, что это только мираж. А в следующий раз ты уже пристанешь к Кроу: «Смотри, неужели не видишь? Вон там!» И Кроу понимающе скосится на тебя, сжав губы. Так постепенно будешь расслабляться, вроде бедняги Тракера, и в конце концов начнёшь верить, что вертолёты настоящие, а все другие сошли с ума, потому что не видят их.
Белами тряхнул головой и последовал за Таунсом в самолёт.
— Что будет, — обратился он к нему, — если мы поднимем норму до полутора пинт? — Голос звучал ровно, хотя губы шепелявили и некоторые слова не выходили.
Таунс как раз наполнял из бака бутылку капитана Харриса. Излишки воды тонкой музыкальной струйкой стекали обратно.
— Ближе будет конец, — ответил Таунс. — Ты торопишься?
Белами подумал: а ты уже как мертвец, черт тебя побери. Лицо пилота было ссохшимся, из-под щетины лезли клочья омертвелой кожи, рот — как дыра на смятой маске. |