— Ну и что? — ответил Белами. День-два пути, и вокруг будут пальмы, вода и весь мир. К черту Стрингера. Конечно, до поры до времени на нем основывались все надежды. Стоит все же прислушаться к Таунсу, который считает, что шанс поднять эту штуку и при этом не разбиться — пятьдесят на пятьдесят. А тут два дня пути с людьми, которые здесь родились и знают дорогу. Харрис должен с ними сговориться. Это именно тот человек: знает их наречие, пришёл не с пустыми руками. Нет, капитан не даст промашки.

Позади звякнуло что-то металлическое. Моран выругался, скользнул вниз по дюне и срезал напрямик по песку. Если шумит Стрингер, он ему покажет.

Кроу пошевелил локтями, и руки пронзила острая боль. Его лицо лежало так близко от поверхности песка, что от дыхания поднималась пыль.

— Который час, Дейв?

— Три только что было.

— Господи, быстрее бы все кончилось. — Язык снова высох: сегодня опять сократили рацион до одной пинты, а в баке осталось воды всего на два дня. Воздух за ночь не шелохнулся. Ни ветра, ни инея, ни росы.

— Скоро рассвет, — сказал Белами и опустил лицо на руки, закрыв глаза. Зарево костра гипнотизировало, сон притуплял боль.

Когда на краю земли показалось солнце, они оставались на своих местах.

— Дейв.

Белами резко дёрнул головой, ещё в полусне. Снова вернулась боль.

— Что?

— Утро.

Он открыл глаза и увидел солнечный диск. В сахарских сутках есть два момента — на рассвете и на закате, — когда можно на глаз определять расстояние: по низкому солнцу на краю горизонта. В такие моменты легко верится, что пустыня безгранична, что эти пески — сама вечность.

Между дюнами и заалевшим краем света, подобно тёмной каменной гряде, выделялись очертания людей и верблюдов. Скоро они зашевелились, меняя форму, разделяясь и вновь соединяясь. Тишину пустыни нарушили голоса, резкие, как первые птичьи трели в лесу.

На гребень дюны опять заполз Моран.

— Что-нибудь видно?

— Проснулись. До них две мили, если не больше.

По мере того как солнце освещало окрестности, тёмные фигуры краснели, за считанные минуты они окрасились в белое и бурое: бурнусы и туловища верблюдов, бросавшие тёмные подвижные тени на песок. Голоса стали громче, длинные шеи животных покачивались.

— Они грузятся, — сказал Таунс.

— Смотрите — один верблюд белый.

— Это для меня, — пошутил Кроу.

Очертания заколыхались, медленно удаляясь на север. Над караваном колебался уже нагретый воздух, смешанный с поднятой пылью.

Белами сложил биноклем ладони, пытаясь что-нибудь рассмотреть в движущемся облаке. Скоро караван превратился в смутное пятно на северо-восточном краю песков.

Прошло какое-то время, прежде чем смогли заговорить: ожидание, длившееся двенадцать часов, было наполнено, кроме страха за Харриса и Лумиса, надеждой на спасение.

Первым поднялся Таунс. С одежды посыпался песок.

— Я пойду. — Надо убедиться, что они взяли с собой ребят. Поднялись и остальные, намереваясь отправиться вместе с пилотом.

— Пойду я один, — отрезал Таунс.

Кроу глянул на Бедами. В этом был смысл: телесная влага очень дорога. Следовало бы бросить жребий, кому идти, но по всему видно, Таунс решил твёрдо. Он спустился по восточному склону дюн. Моран обратился к Белами и Кроу:

— Прошу вас, разведите через пару часов костёр. — В ослепляющем свете, уже сейчас мешавшем что-нибудь разглядеть, вряд ли будет видна солнечная сторона этих дюн с расстояния в две мили. И он скатился по склону, притормаживая пяткой.

— Лью, погоди! Мне надо размяться.

Он больше не доверял Таунсу.