Но Стрингер им нужен. Придётся смириться с тем, что он родился без сердца. Не его это вина — может, когда-то оно у него и было, но ссохлось от недостатка любви в раннем детстве; возможно — если бы только он мог в этом признаться — они сам сожалеет о своём уродстве. Именно так на это посмотрел бы Лумис. Как-то он сказал о Тилни: «Попробуйте пожалеть мальца. Каждую минуту он умирает всеми смертями, какие есть на свете, — как бы вы себя чувствовали в его шкуре? Пожалеем его». И Моран вернулся, чтобы докончить разговор со Стрингером, ничуть не обманываясь в том, будто научился у Лумиса состраданию, — просто ему нужно договориться со Стрингером прежде всего ради — спасения своей жизни.

— Не буду повторять вам, — начал мягко он, — что верю в вашу машину. Она полетит. Все мы в это верим. — Он заметил, что лесть на конструктора действует. Моран слышал, как высказался прошлой ночью Таунс, после того как ушли Харрис с Лумисом; «Возможно, у них есть шанс. Я скорее уеду отсюда на верблюде, чем сяду в этот гроб». В присутствии Стрингера такое говорить не следует.

— Я знаю, что вы думаете о моей конструкции. Вы думаете, она разобьётся и всех погубит. Мистер Таунс сказал…

— Послушайте, попытайтесь взглянуть на вещи его глазами. Он очень переживает, что навлёк на нас беду, и боится ошибиться, когда поведёт вашу машину, — это опять была бы его вина. Вы должны его понять. Для него это большая ответственность.

Моран продолжал льстить. Он ненавидел себя за то, что приходится прибегать к такому способу ради спасения жизни, но другого он не видел. Стрингер снова вернулся к потерянным человеко-часам. На этот раз Моран терпел, стараясь не реагировать на его скрипучие слова:

— Мне было ясно, что мистер Харрис делает глупость — но только мне. Место, где мы оказались, находится в самом центре пустыни, в стороне от дорог. И было совершенно очевидно, что туземцы сами сбились с пути.

— Мы об этом не подумали, — продолжал свою игру Моран: теперь не важно, что говорится, все это забудется. Важно улететь, пока в них ещё теплится жизнь. — Мы в ваших руках, Стрингер.

— Конечно! — Наконец он снизошёл до того, чтобы прямо посмотреть в лицо штурману. — Беда в том, что и я в ваших руках. Если бы я обладал силой десятерых мужчин, я бы уже закончил машину. Но мне остаётся только полагаться на вас — а вы ненадёжны. Если мы возобновим работу, вы опять бросите её под каким-нибудь предлогом. А я не могу так работать, ведь вся конструкция заключена в моей голове, и я легко могу потерять нить. Хотел бы, чтобы до вас это дошло, мистер Моран.

Он говорил тихо, но другие должны были их слышать. Впрочем, теперь это было не важно.

— Понимаю вас. Не могу говорить за всех, но обещаю, что с этого момента и до окончания строительства вы можете рассчитывать на меня.

В конце концов, смысл в словах Стрингера был: постройка аэроплана требовала особых знаний. Пилоты вроде Таунса давно позабыли чистую теорию, которой владел Стрингер, если вообще знали её. И опять Моран спросил:

— Ну, так сколько времени нам потребуется?

Трудно было сказать, продолжает ли Стрингер дуться, или действительно считает. Молчание длилось долго, наконец конструктор изрёк:

— Мне нужно сделать расчёты, мистер Моран.

— Скажите хоть приблизительно.

Стрингер принялся чертить пальцем ноги на песке. Моран отошёл. Стоя под крылом, он прочитал выведенное на нем слово: «Феникс». Опять припомнился Лумис: именно он, с присущей ему душевной тонкостью, нашёл точное имя для всех их надежд. Через минуту Моран вернулся к Стрингеру. Тот не шевельнулся.

— Итак, сколько? — потребовал ответ Моран.