Ансельмо стремительно покатил вниз по крутому поросшему травой склону. Его подталкивал в спину ветер. На лице, обдуваемом холодным потоком, заиграла счастливая улыбка. Он остановился перед входом и приставил велосипед к дощатой изгороди.

Потом наклонился, чтобы привязать раму к штакетнику, и вдруг увидел, как за спицами колеса вспыхнули два красных глаза. Посланник в испуге отскочил в сторону.

— Бе-е-е-е-е, — сказали красные глаза, чуть прищурившись.

Рядом с ними заморгали другие красные огоньки. Блеянье тоже усилилось и побеспокоило обитателя хижины.

На пороге возникла его маленькая тень, согнувшаяся над посохом. Ансельмо медленно направился к нему, безрезультатно пытаясь натянуть на лицо улыбку, подходящую моменту. Хозяин хижины зажег лампочку, которая болталась на длинном проводе рядом с дверью. Красные глаза, блеявшие все сильнее, оказались козами. Четыре козы. И старик. С одним ухом.

— Незабудка, — громко и торжественно начал старик хриплым голосом, — помолчи минутку.

За стихами, повторяя их ритм, последовали удары посоха о землю. Мягкие и негромкие. Не только Незабудка, к которой было обращено послание, но все козы вмиг замолчали. Будто их укачала эта короткая колыбельная.

Ансельмо набрался смелости и выпалил на одном дыхании:

— Добрый вечер, прошу прощения за беспокойство. Мне кажется, у вас в доме есть что-то, что я должен увидеть.

Старик оглядел юношу недоверчивым взглядом. Перевел глаза на велосипед за его спиной, потом снова внимательно изучил его лицо. Ансельмо выдержал взгляд старика, на мгновение потерявшись в лабиринте морщин, изрезавших жесткую кожу. Таццина еще раз ударил посохом о землю и скрылся за порогом хижины.

Когда он вновь вышел, козы спали, наверное, уже с полчаса, а Ансельмо так и не сдвинулся с места.

— Ты ведь знаешь, кому ты должен это отдать? — спросил старик и показал ему конверт для писем.

— Пока нет.

— Тут написано. На этот раз будет нетрудно, — заверил Таццина, протягивая юноше послание.

Ансельмо взял его двумя руками. На конверте были имя и адрес. Он знал и то и другое. Но, словно ища подтверждение тому, что прочитал, перевел глаза на старика. Может, это ошибка. Может, шутка. Таццина стоял неподвижно, как ископаемое. Морщины застыли на лице вековечными глубокими бороздами. Никакой ошибки, никаких шуток. Послание было для Греты Бианки.

«…Но тот, кто отведет взгляд от неба, больше никогда не сможет его читать», — Грета второй раз пробежала глазами запись в дневнике Ансельмо.

Потом перечитала вслух, чтобы это слышали Эмма и Лючия. Потому что Грета хотела правды, но в одиночку она ее вынести не могла.

Эмма молчала, пытаясь собраться с мыслями. Грета, окончательно запутавшись в потоке своих, ждала, чтобы кто-то или что-то дало ей основание думать, что она неправильно поняла, что она ошиблась, что все это просто шутка. Но услышала только маленькое существо внутри и его крики. Она не могла сдержать их, они текли по венам вместе с кровью. И разрушали кости. Она должна уйти. Немедленно.

— Я пошла, — Грета вскочила, уронив дневник на пол.

Лючия схватила ее за руку, быстрая и ловкая, как никогда:

— Нет. На этот раз ты никуда не уйдешь.

— Пусти, — прорычала Грета.

Эмма взяла ее за другую руку:

— Нет!

— Слушайте, мне надо найти его…

— Зачем?

— Мне надо поговорить с ним.

— И сказать, что ты прочла его дневник?

Грета опустила глаза. Нет. Не самая удачная мысль. Она посмотрела на дневник, лежащий на полу. Совсем неудачная мысль.