–Бог шельму метит? – неприятно усмехнулся старик-юрист.

–Господь с вами, – отшатнулся доктор, – с чего вы взяли?

–Тогда – не все коту масленица.

–Вы ее не любили, – утвердительно произнес врач.

–Ваша правда, – старик не стал возражать. – Не за что мне ее было любить. Да и не нуждалась Софья в ней, в любви-то, особенно в моей.

Они замолчали. Игорь искоса посматривал на них. Скуратова почему-то волновали эти люди, тоже чужие, как и он сам, но странно причастные к происходящему таинству.

Наконец старый юрист провел дрожащей рукой по голове – хотя воздух был недвижен, и волосы лежали в раз и навсегда установленном порядке – и с деланым безразличием спросил:

–Ну и что ОНА вам сказала?

Слово «она» прозвучало в коротком предложении очень значительно. Врач это уловил и бросил на собеседника проницательный взгляд. Понял что-то свое и удивительно мягко вымолвил:

–Праздник не может быть вечным.

–Что?!

–Праздник не может быть вечным, – повторил доктор. Горько улыбнулся и добавил: – Потом  засмеялась и потребовала сохранить ее тайну. От семьи. Мол, незачем их тревожить. Да и не хочет она ловить сочувствующие взгляды, это ее жизнь и ее смерть.

–Очень на НЕЕ похоже, – просипел юрист и рванул свой галстук, ему не хватало воздуха.

Игорь случайно поймал взгляд старика и непроизвольно отпрянул, столько в нем было бессильной злости, отчаяния и ненависти. Доктор же смотрел мягко и печально: ЭТА смерть не казалась ему трагедией, слишком спокойно ждала ее больная.

Скуратов отошел к друзьям, сиротливо стоящим плечом к плечу, и вдруг понял: он не жалеет, что пришел сюда. Услышать такую необычную эпитафию над свежей могилой – дорогого стоит.

«Интересно, Кирсанов и его сестрица хоть что-то унаследовали от бабушки? – Игорь внимательно посмотрел на горестное Лешино лицо. – Плохо, если нет. Интересная была старуха, жаль, я ее мало знал…»

                                                      ***

Скуратов бросил взгляд на часы и поморщился: почти девять вечера, что-то он засиделся. Вначале неудобно показалось уйти, слишком настойчиво приглашал к столу старший Кирсанов.

Потом Лешка вдруг устроил тихую истерику. Смотрел на окна Софьи Павловны и стопку за стопкой опрокидывал в рот крепкую рябиновую настойку, приготовленную Марией Ивановной по старинным рецептам. Хрустел костяшками пальцев и сипел, что никому кроме бабушки не нужен. Никто всерьез им не интересовался, даже родители. Отец считал: сын одет, обут, сыт. Не жалел для него карманных денег и не сомневался – этого вполне достаточно. Мама же ограничивалась поцелуями на ночь, проверкой школьного дневника, а сейчас – зачетки.

Лишь бабушке все было важно да интересно. Только ей!

Теперь Лешка один.

И точка.

Саше с Игорем пришлось его успокаивать. Правда, делали они это весьма своеобразно. Карелин, например, заверил, что Лешка – настоящая свинья, раз не понимает собственного счастья. Не каждому повезло в жизни с бабушкой. У него, у Карелина, вообще ее нет, и не было, его родители выросли в детском доме. Саша все детство, сколько себя помнит, Лешке завидовал. Причем черной завистью!

Скуратов угрюмо бросил – Лешка мог бы не расстраивать Софью Павловну хотя бы сегодня, она не терпела слюнтяев. И смерти не боялась, как Игорь понял.