– Я не ошибся, применив множественное местоимение, – продолжал Гладун. – Нам! Поэту, стихи которого никогда не печатались, жертве издевательств, которую этот жестокий мир вынудил взяться за молоток и мне, третьему и, пожалуй, главному в этой компании. Мастеру компромисса, совместившему несовместимое. Гению, доказавшему, что разум способен трансформировать материю!

– Матвей, о какой к черту трансформации ты болтаешь? – Иван старался не повышать голос, опасаясь спровоцировать у Гладуна вспышку гнева. – И по поводу разума. Боюсь, ты нуждаешься в лечении, что в твоем положении меньшая из зол. Палата психиатрической лечебницы лучше, чем…

– Заткнись! – насмешливо-презрительное выражение на лице маньяка сменилось гримасой ярости, он схватил со стола молоток и тот со свистом рассек воздух в нескольких сантиметрах от Платова. – К черту переговоры! Карты сдаю я! Сейчас здесь просто будет два трупа!

Голос Матвея стал совершенно другим. Вместо вкрадчивого парламентера называвшего себя мастером компромисса, к Платову обращалось существо, которому было чуждо все человеческое.

Эта стремительная метаморфоза окончательно убедила Ивана в том, что в теле Гладуна действительно живет, по крайней мере, две сущности. Причем иметь дело с теперешней было гораздо опаснее, чем с предыдущей.

– Я понял! – капитан попытался вернуться к прерванному разговору. – Под трансформацией ты подразумеваешь тот фокус с отпечатками пальцев?

Молоток опустился к полу.

– То, что ты называешь фокусом – чудо, сотворить которое под силу только высшему разуму. Богу, если угодно.

Платов почувствовал облегчение: какое-то время можно было не опасаться удара молотка. Он попытался закрепить достигнутый результат.

– Итак, твои требования, Матвей!

– Ты до конца уяснил, что хозяином положения являюсь я?

Концентрация газа неуклонно повышалась. К горлу подкатывал рвотный спазм, а голова начинала кружиться.

– Да, уяснил.

– В таком случае звони своему журналисту. Этот Семенов большой любитель газетных уток, но падок и до настоящих сенсаций. Я ведь сенсация, Платов? – улыбнулся Гладун.

– Кто сомневается, – чтобы облегчить дыхание, Иван расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. – Всем сенсациям сенсация.

– Тогда не медли! – маньяк указал молотком на телефон. – Зови сюда этого сукина сына Семенова!

– Минутку!

Капитан не сдвинулся с места по двум причинам. Во-первых, он был уверен: журналист из «Колючки» ни за что не войдет в клетку ко льву, а во-вторых, Платов вспомнил о своем последнем козыре. Опуская руку, он зацепил угол стопки тетрадей, которые сунул за пазуху.

– Я же сказал: звони! Не буди во мне Учителя, если хоть капельку дорожишь собственной башкой и кудрявой головкой своей шлюшки!

– Я хочу говорить с Поэтом!

– Зачем? – удивился Матвей. – Разве у тебя с ним есть общие дела?

– Думаю, что ему будет небезразлична судьба десятка школьных тетрадок, исписанных столбиками стихов.

– Вы добрались до гаража! – головка молотка поднялась и угрожающе качнулась, сделавшись похожей на плоскую голову готовой ужалить змеи. – И посмели дотронуться до…

– Я хочу говорить с Поэтом! – Платов сделал шаг вперед, на ходу вытаскивая тетради. – Ты можешь превратить квартиру в крематорий. Вот только вместе с нами погибнут рукописи, которые могли бы стать бессмертными.

Лицо Гладуна стало зеркалом, отражающим происходящую в его мозгу борьбу.