– А подайте-ка сюда, Олег Степанович, ваши белы рученьки! – грозно сверкнут глазами служители Фемиды.

Директор почувствовал на своих запястьях стальной холод наручников и наполнил стакан водкой, которая осталась в одной из бутылок. После нескольких глотков кошки стали, скрести по сердцу без прежнего остервенения. В глазах Скрипкина вспыхнула искорка надежды.

– А может все-таки пронесет? – поинтересовался директор у тарелки с остатками салата.

– И не надейся! На тюремной параше тебя пронесет!

Голос, прозвучавший в голове Олега Степановича, принадлежал районному прокурору, желчному мужичку, который всегда смотрел на Скрипкина так, словно фотографировал его анфас и профиль.

За дверью послышались шаркающие шаги и в столовую заглянул школьный сторож Прошка Макеев. Его, покрытый недельной щетиной, подбородок при виде директора дернулся вверх.

– Чего тебе, Прохор?

– Так запирать школу пора, Олег Степанович.

– А… Правильно. Только не вздумай в столовую ночью нос совать.

– Чего я тут не видел? – обиженно шмыгнул носом Прошка. – Мне и в каптерке хорошо.

– Сам знаешь чего – водки!

– Сдалась мне ваша водка! – ни с того, ни с сего покраснел сторож. – Можете ключ от столовой с собой забрать, если мне не доверяете.

Скрипкин встал.

– Пожалуй, так и сделаю, а то до утра все вылакаешь!

Не замечая насмешливого взгляда Макеева, директор запер столовую и положил ключ в карман.

– Смотри мне тут!

– Смотрю, Олег Степанович, в оба глаза смотрю!

Как только шаги директора стихли на улице, Прохор вставил в замок дубликат ключа. Когда-то, до того, как горькая стала для него альфой и омегой, Макеев был неплохим слесарем. Устроившись в школу сторожем, он вспомнил былое ремесло и за пару дней возни у тисков добился беспрепятственного входа во все без исключения помещения.

Особенно пострадала от этого учительница химии, которая ломала голову над парадоксом сверхбыстрого испарения этилового спирта из закрытой колбы. Несчастная химичка билась головой о стену и листала толстые учебники, не подозревая о том, что Прошка каждую ночь чокается с портретом своего крестного папаши, изобретателя водки Дмитрия Менделеева.

Нынешней ночью сторожу не требовалось подниматься на второй этаж, вламываться в кабинет химии и делать кровопускание очередной колбе. Макеев уселся за столом и как Наполеон обвел взглядом воинство расставленных тарелок, стаканов и бутылок.

Скрипкин ворочался в постели, раздумывая над тем, какой срок ему могут припаять за связь с Большаковым, а Прошка лихо уничтожал недопитую водку. К полуночи он уже клевал носом, но еще смог дотянуться до очередной порции, залпом ее проглотил и уронил голову на стол.

Когда храп Макеева достиг равномерности, свидетельствующей о беспробудном сне, в столовую бесшумно вошел человек. Он отодвинул руку храпящего сторожа, взял связку ключей и поднялся на второй этаж.

Хряк действовал согласно полученным инструкциям. Он припарковал свой красный «форд» на обочине шоссе в километре от Махово, щелкнул тумблером автомагнитолы и терпеливо выслушивал инсинуации разбитного диктора, который для того, чтобы развеселить публику разве что не блеял овечкой.

Когда скудный запас плоских шуток и анекдотов с длиннющей бородой иссяк, диктор включил заунывную песенку неопознанной группы, от которой начала болеть даже отлитая из высокопрочного чугуна голова Гриши.

На дороге показалась старушка, сгибавшаяся под тяжестью ведра с картошкой. Хряк опустил стекло и высунулся из машины.

– Здорово, маманя! Никак на базар собралась?

– На базар, – пролепетала напуганная старушка.