– Просто не могу смотреть на нее, – ответила Елена Александровна, передергиваясь, как на морозе.
– И я не могу видеть ее, проклятую, – сказала хозяйка, – тоже зажмуркой пью.
– А иначе глаза вырвет, – отозвалась старуха Урожайкина.
– Бабы вы, бабы и есть, – Судаков усмехнулся и покачал головой. – На всякое серьезное дело у вас духу не хватает.
Сам он пил легко; ни один мускул не двигался на его лице, и если бы не судорожно трепетавший кадык на сухой шее, то можно было бы подумать, он ее и не глотает, водка сама льется в его утробу, как через просторный шланг.
– Говорят, вы поете хорошо, Матвей Спиридонович? – спросила Елена Александровна.
– Хорошо ли, плохо ли, но для вас спою, – решительно сказал Судаков.
– Для милого дружка хоть сережку из ушка, – ласково кивнул ему Павел Семенович.
Судаков сурово посмотрел на него, насупился и вдруг запел высоким легким голосом:
Старуха Урожайкина враз посерьезнела и ждала нового куплета, глядя в пол; потом мотнула головой и с ходу влилась в песню, широко растягивая слова, играя переливами тоненьким чистым голосом, неведомо откуда взявшимся у этой плоскогрудой сумрачной старухи.
В это время кто-то сильно постучал в дверь.
– В чем дело? – спросил Павел Семенович.
– Довольно! Отпелись… – раздался за дверью пьяный голос Чиженка. – Расходись по одному! Бить не стану… Или дверь изрублю, ну?
Он вынул топор из-за пазухи и несколько раз с силой провел лезвием по обшивке. Раздался сочный хруст раздираемого дерматина.
– Ой, не пускайте его! Не пускайте. Он зарубит меня! – вскрикивала Елена Александровна и стала делать так руками, вывернув ладони наружу, словно отталкивалась от кого-то.
– Отойдите от двери, или я вызову милицию, – сказал Павел Семенович.
– А я говорю, расходись! – и опять удар в дверь и треск дерматина.
– Ну-к, я пойду успокою его, – сказал, вставая из-за стола, Судаков.
– Он зарубит вас, Матвей Спиридонович! – ухватила его за руку Елена Александровна.
– Эй, обормот! У тебя что, денег много? – спросила Мария Ивановна, подойдя к двери.
– Все что ни есть пущу в оборот. Но и вам жизни не дам. Расходись, говорю! – кричал Чиженок.
Судаков все-таки открыл дверь и вышел.
– Ну, чего топором-то размахался?
Чиженок от неожиданности отступил шага на два:
– Га! Счастливая влюбленная пара… А ежели я по шее тебя топором? А?!
– Я вот вырву топор-то да тебя по шее.
– Ну, попробуй! Вырви… Давай! – Чиженок подходил к Судакову, но топор держал за спиной.
– А ты попробуй вдарь?! Ну? – ярился и Судаков.
Так они с минуту стояли нос к носу, с брезгливой гримасой глядя друг на друга.
– Шшанок, – сказал Судаков.
– А ты кобель старый.
После чего дверь снова захлопнулась перед Чиженком, и он с запоздалой яростью ударил в нее несколько раз топором.
– Ах, вот как! Ну теперь пеняй на себя. – Павел Семенович сорвался к телефону.
И пока позвякивало, раскручиваясь, телефонное кольцо, Чиженок стоял за дверью тихо, слушал.
– Але? Милиция? Милиция? Мне дежурного! Что? А где он? Куда звонить? Ах, черт… – кипятился Павел Семенович.
И когда опять заверещало телефонное кольцо, в дверь забухало с новой силой:
– А я говорю, разойдись! Полюбовники, мать вашу…
5
Дежурил по милиции в эту ночь участковый уполномоченный лейтенант Парфенов. |