Как-то Арнольд потрошит на пристани рыбу. Отец в море. Арнольд поднимает нож. Тяжёлый, оттягивает руку. Время тянется безотрадно. Старики сидят глазеют на Арнольда. Шепчутся об этом недоделке Нильсенов. В сотый раз рассказывают те же истории, что всегда. Но скоро они смогут разбавить их россказнями про Арнольда. А происходит вот что: они на секунду отворачиваются, может, в сторону досужего шептуна Кручины, который спешит попотчевать их свежими гадостями, и в этот миг Арнольд роняет нож, тот входит в палец по кость, так что палец повисает на тонкой ниточке, на волоске мяса, мальчик не кричит, он молчит и в ужасе смотрит на кисть, на указательный палец, из которого толчками бьёт кровь, большими плюхами, и слышит, как нож входит в мостки, все вскакивают, Кручина орёт так, что слышно всему острову: — Колесо отхватил себе палец! Колесо отхватил себе палец!

В себя Арнольд приходит с воспоминанием, что у него есть кличка: Колесо. Отныне он Колесо, не надо ему другого имени. Всё, что быстро мчит по жизни, движется на колёсах: машины, поезда, автобусы, даже у парохода есть колесо, и в общем-то море — тоже колесо, которое перекатывается от побережья к побережью, как и голубое, сияющее колесо земного шара, рассекающее темноту космоса. И всё оттого, что никто не в силах забыть, как он живым колесом скатился с самого отвесного утёса, но и Арнольд помнит обещание, которое дал себе в тот день, стоя на дне моря, с грузом волн на плечах он сбежит прочь с этого острова, чего бы это ни стоило. Он не решил, куда подастся, он знает лишь одно: прочь! Он колесо, а оно должно катиться. Его дом — дорога. Так он создан. Однажды ночью он выбирается из дому. Матери оставляется письмо. А отец на промысле во фьорде. Ночи сделались светлыми. Он корпел над этим письмом несколько недель, подбирал правильные слова и расставлял их должным образом. Письмо вышло коротким, потому что Арнольд Нильсен от природы не писатель. Вот что достаётся прочесть матери, когда она на другой день поднимается с рассветом и вдруг поражается огромной тишине в маленькой хибаре. И тут замечает записку на кухонном столе. Дорогая мама. Я уехал. Вернусь, когда придёт время, или никогда. Лодка будет на той стороне. Кланяйся отцу. С любовным приветом. Арнольд.

Итак, Арнольд выскальзывает в белёсую ночь. Быстро спускается к причалу. Жаба скачет следом, обалдевшая и счастливая. Погладив псину, он отсылает её назад. С собой он взял хлеб, монеты, которые копил два года, и глоток отцова спирта. Он озирается. Оглядывает всё, что покидает. Отвязывает канат, ночь молчит, но сердце бухает. Он плачет, от радости и горя. Он подавлен собой. Он сам себя превзошёл. И скоро себя перерастёт. И пока он, девятипалый, идёт под парусом к материку, он распевает, чтоб заглушить свой плач, Бог есть Бог. О том, как Арнольд той ночью одолел бешеные и коварные течения, ходят легенды, это была мужская работа, чудо, не иначе Всемогущий подсобил гребцу, и то, что его недомерок сын подмял под себя море, как подобает мужику, и тем прославился, смягчило ярость и отчаяние отца.

Вечером третьего дня Арнольд стоит перед церковью в Сволваре, и все кругом еще огромнее, чем даже он предполагал. Люди живут друг у друга на головах в каменных домах. Фонари теснятся, как деревья в лесу, а в витринах магазинов электрический свет. И поражает Арнольда тишина, то, что в городе может быть так тихо. Может быть, думает он, в городах в такое время уже спят, чтобы отдохнуть к ночи, потому что в городах все иначе и солнце заходит, когда люди встают. Но тут он слышит шаги, шаги многих людей, ибо земля под ним дрожит. Арнольд оглядывается и видит на другом тротуаре идущую мимо процессию, в ней взрослые и дети, рыбаки и владельцы промыслов, мужчины и женщины, кошки и собаки, всякой твари по паре, но и этого мало: из церкви выходит сам пастор, за ним тяжело хлопает дверь, он подбирает рясу, чтоб не запутаться в ней, и, семеня по-бабьи, нагоняет странное шествие, которое сворачивает главной улицей к пристани.