Но один случай все-таки его доконал. Вышло так, что досталось ему дело некоего наглого и дегенеративно-кривого юриста-недоучки, взятого во время милицейского рейда в борделе нетрадиционной ориентации с тремя «кокосами» на кармане. Будущий коллега и сам был под изрядным кайфом, а потому не смог сразу объяснить сыщикам, что папа у него — крупный государственный деятель. То бишь папа с большой буквы «П». Потом, конечно, разобрались, дело спустили на тормозах, а Габузову, за то, что не сумел грамотно разобраться в особенностях политического момента, дали по шапке. Вот тогда-то и сделалось Сергею Эдуардовичу окончательно и мерзко, и тошно. Уже на следующий день он швырнул на стол начальству заявление об уходе и, помаявшись с полгодика в одной мутной охранной фирмочке, по протекции бывшего сокурсника переметнулся в адвокатуру.

Впрочем, с его душевным устройством и репутацией «фокстерьера» ему и здесь ничего завидного не светило. К тому же и сама репутация окружающей действительности более не соответствовала — как это часто бывает с эмоциональными и искренними людьми, Сергей Эдуардович «сдулся», словно проколотый булавкой воздушный шар. Даже кончики усов, прежде задорно топорщившиеся, обвисли, как у старого моржа. И самое обидное было то, что он прекрасно видел и понимал происходящую с ним неприятную метаморфозу, но ничего не мог поделать. Или не хотел — потому что не видел смысла…

«Итак, — размышлял Габузов, нервно покусывая фильтр, — „превентивный“, сиречь „упреждающий действия противной стороны“. Для бандитской разборки, для войсковой операции — это нормально, однако для человека, занимающегося адвокатской практикой, сей термин звучит несколько странно. С одной стороны — некий респондент благодарит Шверберга за услуги по нахождению прямых наследников, что есть нормальный адвокатский хлеб. Но с другой — после этого ему напоминают о неких „превентивных“ мерах по отношению к ним же. Это как? Завалить их, что ли?»

Как ни крути, но требовалось хорошенько обмозговать сие странное происшествие, коль уж судьба распорядилась так, что Габузов невольно оказался к нему причастным. «Итак: Шверберга нет уже третий день, — принялся размышлять он, сосредоточенно пуская колечки дыма. — Мобильник в колонии да еще где-то за Уралом, конечно же, не берет. Следовательно… получается, что начало „превентивной операции“ откладывается, как минимум, на несколько дней. И что с того?.. И вообще — оно мне надо?.. Вот дьявольщина, и зачем это только я слез с кресла?»

Романтическое настроение незадачливого адвоката безнадежно улетучилось, и игра в процветающего дельца была окончательно испорчена. Габузов сел за рабочий стол и попытался заняться своими бумагами, отбросив листок с двусмысленным логотипом обратно на факс-аппарат. Но собственные затрепанные бумажки «о принудительном выселении гражданки Блендеевой, 1920 года рождения, из-за невозможности совместного проживания в коммунальной квартире по улице Лебедева в связи с нахождением у нее в комнате тридцати одной кошки», мягко говоря, не вдохновляли.

Торжествующий июньский свет сочился в низкое подвальное оконце грустной дрожащей тенью и совсем не придавал бодрости, так что Сергей Эдуардович расстроился окончательно и теперь уже бесповоротно. Франция, таинственное наследство, прохиндей Шверберг, «превентивные меры» — все эти «пазлы» были гораздо интереснее его гражданки Блендеевой, интригующи и манящи. Немного поколебавшись, Габузов отодвинул опостылевшие бумаги и изящным движением ботинка включил стоящий под столом процессор. В конце концов, раз уж его переселили в этот кабинет, он имеет полное право воспользоваться компьютером коллеги.