— Ну, Сергей-то, не в пример тебе, многое понимает и даже говорит, он вообще к языкам способный. А бабушка твоя, помнишь, как пела! — вдруг вздохнула Карина и посмотрела на портрет, тускло мерцающий в окружающей полутьме. — Помнишь, про волка?

— Про волка? Это про которого ты тогда Нине Ивановне сказала?

Как-то раз, когда в десятом классе глупая училка по географии в очередной раз занудила про ответственность, значимость и долг партии, Каринка свела черные брови в тонкую полоску и буркнула: «Ну, пошла волку Евангелие читать!» Самсут тогда сразу представила себе величественную географичку, в позе пастора потрясающую огромной книгой над головой съежившегося, но, тем не менее, внимательно смотрящего исподлобья, как бы половчее ее цапнуть, волка — и громко рассмеялась. С тех пор это выражение, так поразившее Самсут своей образностью, стало одним из ее любимых, и она научилась прикрываться им, как щитом, от всяких занудных, но неизбежных вещей.

— Да нет же! Это всё ерунда. А вот у твоей бабушки заклинание было классное! — И Карина с таинственным лицом зашептала скороговоркой:

Восемью пальцами, двумя ладонями, Гривой лошади Саргисовой, Тем жезлом ли Моисеевым, Тем копьем ли свят-Егория, Той ли верой свят-Григория, Богоматери святым млеком…

Самсут почувствовала, как ее охватывает самая настоящая жуть — но бабушка Маро на стене все так же слегка улыбалась беспечно и ласково.

— А вот дальше не помню, — вздохнула Карина. — Думала, может, ты знаешь?

— Нет, — с искренним сожалением ответила Самсут. — А ведь надо все это обязательно помнить. И помнить всех, тогда и нам будет лучше и легче. А Саргис — это кто?

— Как? За Саргиса замуж идешь, а не знаешь! Вай! Саргис, Сумка — это святой Сергий, вот кто!.. А вообще я давно хотела тебе сказать. Помнишь про таинственную лампаду?

— Нет, и про лампаду не помню, — окончательно смутилась Самсут.

— Тоже Маро Геворковна рассказывала. Что, мол, горит в горах Арагаца загадочная лампада. Кто уж ее зажег, не помню, то ли сам Господь Бог, то ли Григорий Просветитель, но дело в том, что увидеть ее может только чистый сердцем. Так вот, ты, Сумка — как та лампада: к тебе только чистые душой люди тянутся… Настоящая ты, Самсут, живая.

Самсут счастливо покраснела от такой, по ее мнению, совершенно незаслуженной похвалы и поспешила перевести разговор на другое.

— Послушай, а что же у нас на свадебном столе разве никто хаш не сделает? Ведь если по-армянски, то…

— Вон что вспомнила, джан, — хмыкнула Карина. — Так ведь хаш должен делать глава семейства, да и то по субботам. Это, как я понимаю, чтобы все могли похмелиться и достойно закусить.

— А знаешь, мне тут один старичок рассказал… — начала Самсут.

— Какой старичок, тот самый, который нового русского с «мерседесом» построил?

— Нет, того я с тех пор больше не видела. Другой. Мы как-то случайно разговорились в очереди в аэропорту и он рассказал мне легенду про то, как родилось блюдо.

— Да что ты?!

— Ага! Представляешь, давным-давно у одного богача было три сына. Все они были толстые и постоянно болели всякими болезнями. А у бедняка, что жил напротив, было шесть сыновей, все тощие, и никто ничем не болел. Ну, вот богач однажды вызывает этого бедняка, и спрашивает: «Как это так получается, Саркис-ага, мои дети едят самую жирную и хорошую пищу и постоянно болеют, а твои гложут одни кости, а здоровы как быки?»

— Дурак какой этот богач, право слово, — проворчала Каринка. — Сегодня любому известно, что от жирной пищи один вред.