Много чего еще я рассказал своим домочадцам о Шавуоте и моем городе, всегда добавляя "тогда".

Все-таки мне удалось завершить свое повествование без надрыва в голосе.

Милостив Всевышний с Израилем – вспоминая былое величие, души наши не разрываются от горя. Так было и с моей душой, когда рассказывал о том, что было "тогда".

יד

Совершив благословение после трапезы, я поднялся и сказал жене и детям: ложитесь спать, а я иду в синагогу на "Тикун Лель Шавуот"[34]. Я родился в Бучаче[35], вырос в старом бейт-мидраше, где свято чтут традиции Израиля. Признаюсь, не во всём я следую примеру бучачских стариков. Они читают "Тикун лель Шавуот", а я – книгу "Азhарот"[36] рабби Шломо ибн Гвироля[37], да упокоится душа великого праведника.

Много поэтов было у Израиля, прославлявших Господа, но после завершения ТАНАХа не было у нас поэта, подобного рабби Шломо ибн Гвиролю. Стихи его наполнены горечью Галута – и я, недостойный, могу просить Всевышнего только словами святых поэтов, словами рабейну Шломо, пребывающего в Эдене.

Я уже где-то рассказывал, как отец, память праведника да будет благословенна, привозил каждый год с ярмарки мне, ребенку, новый молитвенник[38]. Однажды я нашел в нем "Просьбу к рабби Шломо ибн Гвиролю". Прочитал и удивился.

Может быть, такой великий цадик, имя которого написано даже в молитвеннике, не всегда может говорить с Господом?

Ведь пишет он: "Дай мне рассвет, Творец, хранитель мой...", а затем, найдя Господа, стоял он, Его "величьем потрясён…" [39](см. перевод).

Цадик снился мне по ночам, стоявший посреди бури, с развевающимися на ветру бородой и цицит.

Праведник – лучший проситель перед Ним, ибо сильнее всех остальных боится он Господа.

Много дней стоял образ рабби Шломо у меня перед глазами: иногда - ребенка, просящего что-то у отца, иногда - старика, уставшего искать Бога, а потом, найдя, застывшего, потрясенного Его величием.

Шли дни, принося лишь новые огорчения...

טו

Как-то раз, в один из Шабатов после Песаха, пришел я в Большой бейт-мидраш на утреннюю молитву.

Увидел я там старого хазана, стоящего на биме и распевающего пиютим для тех жителей Бучача, которые не прерывались для песнопений между геулой и молитвой[40].

Для них поднимался хазан на биму после молитвы "Мусаф" и “возвращал геулот”.

Прислушавшись, я различил произносимые им слова: "Швия ания беэрец нахрия..." ("Бедная пленница в земле чужой...")[41] (см. перевод)

Голос хазана был такой, что мне стало жалко ту пленницу, на которую обрушилось великое бедствие. Удивлялся я, что Святой, благословен Он, не спешит вывести её из плена и не прислушивается к мольбам сгорбленного хазана. Удивлялся я и жителям моего города, не делающих ничего, чтобы выкупить её из неволи.

Однажды я листал большой дедовский молитвенник и нашел эту песню. Каждая строчка начиналась с большой буквы. Я прочитал составленное из них слово "Шломо". Сердце мое радостно забилось, ведь это рабби Шломо из моего молитвенника! И стало мне его жалко. Недостаточно ему собственных проблем, о которых просит Господа и "стоит потрясенный" перед Ним, – так еще он переживает за “бедную пленницу”в чужой земле!

Через несколько дней я вновь открыл этот молитвенник и проверил первые буквы начальных строчек каждого пиюта. И если где читалось слово "Шломо" – я читал и перечитывал песню раз за разом.

טז

Не помню когда вошло у меня в привычку читать в канун Шавуот "Азhарот" рабби Шломо ибн Гвироля, но с тех пор не было такого года, чтобы я ей изменил.