«Зачем ему в зоне такие деньги?» — удивилась женщина.

Знакомые и соседи сказали, что в тюрьме наркоты больше, чем на воле.

«Денег выслать не могу! Откуда возьму такую сумму? Да и тебе зачем столько? Или живешь по-прежнему, не сделав выводов? Тогда забудь обо мне и не пиши, не объявляйся. Лучше нам расстаться навсегда…» — написала она сыну.

Шурочка копила деньги на однокомнатную квартиру. Хотелось жить по-человечески, имея комфортное жилье со всеми удобствами. Ради этого она надрывалась тяжелыми сумками, мокла и мерзла, недосыпала, часто оставалась голодной и все боялась потерять деньги. Их она спрятала на чердаке своего дома и постоянно пополняла сумму. Радовалась, что остается поднабрать уже немного.

Свой дом решила продать и на эти деньги обставить квартиру.

«Для однокомнатной много не надо! Еще останется на жизнь. С неделю отдохну в квартире и снова махну в Турцию!» — мечтала Шура, когда услышала стук в окно. Выглянула из-за занавески.

Худой бородатый человек прильнул к стеклу. Баба в ужасе отпрянула. Мороз пробежал по коже. Как похож постучавший на покойного мужа! Ну копия! Неужель мертвец с погоста пришел! Задрожала женщина, спрятавшись в глубине дома. Но стук повторился. И резкий, простуженный голос крикнул:

— Ты что? Не узнала? Это я, твой сын!

Шурочка нехотя открыла дверь.

— Чего встала на дороге? Пусти! — Отодвинул ее плечом и вошел не разуваясь.

— Здесь не зона! Живо разуйся! — Взяла себя в руки, строго оглядела сына. Тот протянул к ней обе ноги:

— Разуй, коли так не по нраву!

— Сам не ребенок!

— Ах так! Тогда не шипи!

Так и не сняв обувь, закурил, обошел дом, оглядел все внутри и потребовал:

— Дай похавать!

Шурочка не сразу поняла, чего хочет сын.

Она поставила на стол все, что было, а Остап все ел и ел. Казалось, он никогда не насытится.

Лишь к вечеру сын вылез из-за стола, умылся и лег спать, так и не поговорив с матерью.

Утром попросил денег.

— Зачем тебе? — спросила холодно.

— Ты что, дура? Или не ты законопатила меня в тюрягу? Я из-за тебя в Архангельске пять зим в снегу околевал! Неужели решила, что забыл и простил тебя? — Дал больную пощечину.

— А кто дом поджег? — Она ухватилась за кочергу.

Остап, приметив, вырвал кочергу из руки и сказал вмиг

охрипшим голосом:

— Слушай, ты, курица, не духарись! А то не только перья ощиплю, а и голову сверну к едрене-фене! Дошло! Не наезжай, покуда дышишь, трясогузка вонючая. Заглохни и не дергайся, радуйся, что терплю тебя!

— Убирайся вон! — Распахнула двери в коридор.

— Чего? А ну повтори! — Схватил за шиворот и хотел выкинуть в коридор, но баба ухватилась за косяк, и Остап не сумел вытолкнуть мать.

— Чтоб тебя здесь не было. Иначе вернешься в свою зону! Мне недолго! — пригрозила сыну.

*

Тот отмерил по локоть:

— Вот тебе! Саму выкину, если наедешь! А за угрозы отдельно поговорим! Дай ночь придет.

Часа через полтора он ушел. Вернулся домой бледный, трясущийся. Сорвал со стены ковер, свернул его, понес к двери.

— Стой, козел! Не отдам!

— Сгинь, плесень!

— Верни ковер, сволочь! Я его купила! — повисла баба на ковре, вцепилась в него мертвой хваткой.

Остап положил ковер на пол, схватил мать за волосы, выкинул в сарай и, закрыв его на крючок снаружи, вернулся в дом, взял ковер и исчез.