— Фотографии и правда могут быть очень обманчивы. Дай мне взглянуть на них, Ники.

— Я выкинула их… Надеюсь, ты не сердишься, Кли.

— Нет, не сержусь, только удивлен немного и обеспокоен. Жаль, что ты не рассказала мне обо всем тотчас же, как увидела репортаж. Я бы понял, Ник, я ведь давно привык к мысли, что Деверо жив и может составить мне конкуренцию.

— У тебя нет соперников, Кли. Я люблю тебя.

— А еще я хотел бы, чтобы ты доверяла мне, — я не так глуп и уважаю тебя, твои чувства, ум, профессионализм. Твою независимость, наконец. Я бы никогда не стал вмешиваться в твои дела, за одним лишь исключением: если посчитал бы, что моя любовь может причинить себе вред. Господи Боже, ты взрослая женщина, опытный тележурналист, военный корреспондент, с которым я проработал бок о бок два года. Неужели ты думаешь, что я не знаю тебя и не доверяю тебе? По-моему, Кли никогда не обращался с тобой как с ребенком.

— Спасибо, дорогой, все это так, ты и в самом деле знаешь меня, наверное, лучше, чем кто бы то ни было. Я рада, что ты доверяешь мне, и знаешь, что твои чувства взаимны.

Они помолчали. Через пару минут Кли сказал:

— Итак, его мать не согласилась, что человек на фотографиях похож на ее сына?

— Нет. Она совершенно отрицает сходство. То же самое считает Филип Ролингс, ее друг. Тот, кто был с ней в Ле-Бо, помнишь?

Кли кивнул.

— Помню. А какова юридическая сторона дела? В том, что касается Чарльза Деверо?

— Его посчитали пропавшим без вести, так как тело так и не нашли. Прощальная записка самоубийцы не в счет. Я все же не уверена, что полиция закрыла его дело и прекратила розыск. Мне не пришло в голову спросить об этом Анну.

— Мы никогда раньше не говорили с тобой о Чарльзе Деверо — все то немногое, что я знаю, мне известно от Арча Леверсона. Но он мастак держать язык за зубами, из него слова не вытянешь, так он тебе верен. Я даже не знал, что Деверо написал предсмертную записку. Он адресовал ее тебе?

— Нет, своей матери.

— Что в ней говорилось? Ты знаешь?

— Да, она показала ее мне, когда я прилетала в Англию на несколько дней после исчезновения Чарльза. Ничего особенного, всего пара строчек, коротких, даже сухих. Он писал, что больше не хочет жить и собирается поступить единственно возможным для него образом — покончить счеты с жизнью, и надеется, что она сможет его простить.

— И она его простила?

— Честно говоря, не знаю — она все еще оплакивает его, в этом я уверена, хотя и старается, не без успеха, не подавать вида.

— А тебе письмо было?

— Нет.

— Тебе это не показалось странным?

— Показалось. Но, может статься, у него не нашлось слов для меня.

— Почему ты так считаешь?

— Потому что в течение нескольких месяцев до самоубийства он действовал по заранее обдуманному плану. Он продал свою долю акций в виноторговой компании британскому и испанскому партнерам, продал квартиру, составил завещание и привел в порядок все свои дела. Кли, он делал все очень методично. Так что, если бы у него было, что написать мне, он, конечно, написал бы. Тебе не кажется?

— Надо полагать, — пробормотал Кли. — Кто унаследовал состояние?

— По завещанию наследницей является Анна, но она не вступила еще в права наследства, так как ее сын не считается умершим. По британским законам Анна может обратиться в суд с просьбой признать его умершим лишь спустя семь лет, не ранее. Ей осталось ждать еще четыре года.

Кли наклонился вперед, нахмурился. Взгляд его был задумчив.

— Если человек ни с того ни с сего исчезает среди бела дня, чтобы начать новую жизнь, этому должны быть веские причины, — не торопясь, рассуждал он.