|
Стало быть, вещество заключено собственно в мундире; взятые же независимо от мундира, и он, помпадур, и закон — равны. Заключение это вскоре было самым блистательным образом подтверждено и другими исследованиями. Как ни старательно он прислушивался к говору толпы, но слова: «помпадур», «закон» — ни разу не долетели до его слуха. Либо эти люди были счастливы сами по себе, либо они просто дикие, не имеющие даже элементарных понятий о том, что во всем образованном мире известно под именем общественного благоустройства и благочиния. Долго он не решался заговорить с кем-нибудь, но, наконец, заметил довольно благообразного старика, стоявшего у воза с кожами, и подошел к нему. — Вот что, почтеннейший, — начал он, — человек я приезжий, и нужно мне до вашего градоначальника дойти. Каков он у вас? — Это какой же начальник? — Да вон тот… главный… что на пожарном дворе живет. — А кто его знает! надобности нам в нем не видится. Помпадура даже передернуло при этом ответе. — Как же это, почтеннейший! до градоначальника — да надобности нет? А ну, ежели, например… что бы, например… Он стал отыскивать подходящий пример, но как ни усиливался, мог отыскать только следующий: — А ну, например, ежели в часть попадешь? — До сих пор Бог миловал. А ежели когда попадем, тогда и узнаем. — Но, может быть, слухи какие-нибудь ходят… ведь это градоначальник, почтеннейший! говорят же о нем что-нибудь. — И слухов не знаем. Потому, ничего нам этого не надобно. — Гм… Стало быть, так и живете? и ничего не опасаетесь? — Опасаться как не опасаться; завсегда опасаемся, потому что всё до поры до времени. — Может, закона боишься? — Говорю тебе: до поры до времени. Выедешь, это, из дому хоть бы на базар, а воротишься ли домой — вперед сказать не можешь. Вот тебе и сказ. Может быть, закон тебе пропишут, али бы что… — Странно это. Если ты ведешь себя хорошо, если ты ничего не делаешь… я надеюсь, что господин градоначальник настолько справедлив… — Ты и надейся, а мы надежды не имеем. Никаких мы ни градоначальников, ни законов твоих не знаем, а знаем, что у каждого человека своя планида. И ежели, примерно, сидеть тебе, милый человек, сегодня в части, так ты хоть за сто верст от нее убеги, все к ней же воротишься! Таково было содержание первого разговора. Покончив с кожевенником, помпадур устремился к старичку-мещанину, стоявшему у палатки, увешанной лубочными картинками. Старик был обрит и одет в немецкое платье и сквозь круглые очки читал одну из книг московского изделия, которыми тоже, по-видимому, производил торг. — Почтеннейший! — обратился он к мещанину, — я человек приезжий и имею надобность до вашего градоначальника. Каков он? — А как вам, сударь, сказать. Нужды мы до сих пор в господине градоначальнике не видели. — Однако ж? — Так точно-с. От съезжей покуда Бог миловал, а о прочем о чем же нам с господином градоначальником разговор иметь? — Стало быть, так живете, что и опасаться вам нечего? — Ну, тоже не без опаски живем. И в Писании сказано: блюдите да опасно ходите. По нашему званию каждую минуту опасаться должно. — Чего же вы боитесь? О градоначальнике, как вы сами сейчас сказали, даже понятия не имеете — закон, что ли, вам страшен? — И о законе доложу вам, сударь: закон для вельмож да для дворян действие имеет, а простой народ ему не подвержен! — Не понимаю. — Да и не легко понять-с, а только действительно оно так точно. Потому, народ — он больше натуральными правами руководствуется. Поверите ли, сударь, даже податей понять не может! — Однако чего же нибудь да боитесь вы? — Планиды-с. |
